– Этот пиздюк что-то говорил про работу. Че они там реально не работают?
– Ага, реальнее не бывает, – ответил парень, затянувшись сигаретой, – а мужик тот как раз и решил пахать по чесноку. Видать, хана теперь ему.
– Че, так и пишут?
– Да нет, но ты сам посуди, когда при таких раскладах… – тут юнец ловко выхватил газету у него из рук и, подняв ее высоко над головой, побежал дальше по типографии, крича как мобилизованный индеец: охота на ежей! Начинается охота на ежей!
Мальчик бежал, пока не наткнулся на серьезно смотрящего здоровенного дядьку.
– Ой, извините, Ефим Георгиевич, я весть принес!
– Докладывай, сученок!
Мальчик выпрямился и с первым выдохом затрубил:
– Согласно последним данным, полученным из финской газеты, я смею полагать, что ни один нормальный датчанин не работает в своей стране, вследствие чего, я думаю, что эта информация была бы очень важна для вас!
– Излагай подробнее, опарыш! – и в этот момент дядька широким жестом перебросил бороду с левого плеча за правое, и ехидно улыбнулся.
– Так точно, товарищ Ефим Григорьевич!
– Георгиевич, едрить твою налево!
– Извините, товарищ Ефим Георгиевич! Итак, согласно последним сведениям, в Дании произошел инцидент. Гражданин этой страны решил заняться неприемлемым для соотечественников делом, а именно – начал работать. Вследствие чего, это вызвало бурный резонанс в их обществе, и в итоге попало в зарубежные СМИ, а точнее – в финские. Таким образом, мы имеем все основания полагать, что в такой стране как Дания абсолютно не приветствуется работа, и даже всячески порицается.
Несколько заинтересовавшись новостью, Ефим Георгиевич бросил беглый взгляд на газету в руках мальчика, где крупным форматом был показан человек с простреленной рукой. Распупин запустил пятерню в свою бороду, и тяжело, исподлобья, взглянул мальчику в глаза: юнец буквально остолбенел, и выронил из своих юных ненатруженных ладоней помятое издание, после чего Распупин внезапно смягчился во взгляде, как будто разглядел в вестнике всего лишь испуганного мальчишку, незаметно улыбнулся, немножко поворошил свою бороду, и, запрокинув ее уже за другое плечо, проследовал по типографии, заложив за спиной свои крепкие рабочие руки. Мальчик продолжал стоять словно завороженный, будто прежде знакомые вещи открылись ему не только со всех сторон, но даже немного изнутри.
Бронштейн уже мог слышать громкую поступь Распупина в коридоре, поэтому остановился в ожидании. В прошлом они были закадычными друзьями. Распупин до сих пор ему очень доверял. Познакомились при отбывании срока. Бронштейн в тюрьме был нарядчиком, посему тюремный люд его не особо уважал, но было в нем что-то, о чем на улице просто так не говорят. Он увлекался поздним психоанализом, и кропотливо, втайне от других, изучал их витиеватые труды и лекции. Как-то раз, в бане, просит он Распупина, передай мне, старик, вон ту бадью, на что Распупин, как-то даже с жаром, переспросил – какую бадью, Ален Бадью? – ну тут и нечего рассказывать, что они сошлись, минуя любые предрассудки. Ведь как известно найти в тюрьме собеседника не так-то просто, хотя куда сложнее, конечно, найти настоящего товарища.