— Я вижу. Боже, Салли. Дай посмотрю.
Он прикрывает свой бок, слегка наклонившись, так что мне трудно рассмотреть, насколько серьезны повреждения.
— Все в порядке. Лэнг, серьезно. Просто сядь и дай мне перевести дыхание на секунду, черт возьми.
— Салли, я серьезно. Дай я посмотрю!
Он выпрямляется и, разочарованно вздохнув, опускает руки по бокам. Порез очень глубокий, кровоточит, восемь дюймов длиной, и выглядит ужасно. Я полностью убираю руку Салли, закрывающую обзор, пытаясь получше разглядеть, не заражена ли она, и в этот момент замечаю начало шрама. Жуткий, красный, с вкраплениями розового шрам: он начинается от бедра и тянется вверх по боку, а затем на спину. Я уставилась на него с открытым ртом, чувствуя, как глаза с каждой секундой становятся все шире.
— Повернись, — говорю я Салли.
— Зачем?
— Просто сделай это.
— С моей спиной все в порядке. Там нет ничего, о чем тебе стоило бы беспокоиться, — говорит он жестким тоном.
— Салли. Я серьезно. Повернись. — Господь знает, что я уже готова стукнуть его.
Может быть, из-за решимости в моем голосе, а может быть, из-за того факта, что он потерял много крови, и у него нет сил спорить, но Салли действительно делает так, как я просила. Он медленно поворачивается лицом к стене, к которой прислонялся, упираясь обеими руками в штукатурку, чтобы я могла увидеть величину шрама, который распространяется вверх и на его спину, охватывая почти до плеча. Исковерканная, сморщенная кожа. Ярко-красная и темно-розовая. Рана зажила, довольно старая, но, похоже, в какой-то момент она причинила ему сильную боль.
— Красиво, да? — спрашивает Салли. В его голосе нет ни горечи, ни злости. Он кажется смирившимся. Пустым.
— Черт, Салли. Даже не знаю, что сказать.
— Хорошо. Тогда как насчет того, чтобы ничего не говорить, и мы пойдем дальше?
— Как?
Салли пожимает плечами.
— Несчастный случай.
— Что за несчастный случай?
Салли наклоняется вперед еще больше и упирается лбом в стену. Закрывает глаза. Он кажется таким усталым.
— Очевидно, тот, который был связан с огнем.
— Сколько тебе было лет?
Долгое молчание. А потом тихо он тихо произносит:
— Достаточно взрослый, чтобы знать что делаю.
Он явно не хочет больше говорить об этом, но я не могу смириться с этим. Не без должного объяснения. Слова Филдинга все еще звенят у меня в ушах, и я впадаю в панику. Был ли это яркий пример того, как Салли пытается разрушить свою жизнь, или это было что-то совсем другое?
— Это была твоя вина? — спрашиваю я. — Ты мог бы предотвратить это, если бы захотел?
Салли резко оглядывается на меня, но отвечает не сразу.