Наталья ускорила шаг и скрылась в ночной метельной мгле.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Долги и невеселы зимние вечера в Ивановке. Накоротко проглянет из-за белесой хмари негреющее солнце, проплывут над морозной далью полосы света, глядишь - и день свертывается, густеют сумерки. И едва свечереет, Игнат задаст корове на ночь охапку собранной с огорода травы, принесет домой пучки хвороста с ледком на коре и, пока валежник оттаивает, слоняется по избе, не зная, куда себя деть: спать ложиться рано - бока пролежишь, а сидеть одному в пустой избе неохота. Не с кем потолковать, некому излить душу. У дочерей на уме только танцы да посиделки. Бывало, не раз пытался втянуть в разговор Пелагею, да что толку: начнешь ей говорить о заморских странах да о разных военных приготовлениях в мире, так она (хоть бы присела!) обопрется щекой на ладонь, послушает, вздохнет и пригорюнится. Спросишь: "Ты что, Полюшка?" - глядишь, а она уже со слезами в чулан. Известно: сердце у женщины как воск - не выдерживает. "Убралась на покой. Оставила на память о себе Верушку".
А вечер долгий и тягучий, как осенняя дорога. Не сидится Игнату. Опять поднимается с лавки, медленно ходит, поглядывает на дверь. Может, Иван Лукич не поленится, погорячит в езде коня. Поставил бы его рысака в сарай, задал бы овса, а сами - к столу, и зачали бы толковать про разные баталии и военные диспозиции. Правда, не все приходится брать на веру, но послушать Лукича - просто умора. "Да я же эту гидру, что супротив революции голову подняла, не щадил! - восклицает Лукич. - Бывало, чуть завижу, налетаю и раздваиваю!" - "Да что ты? В самом деде раздваивал?" спрашивает Игнат. "А вот таким манером... Смотри, как я их, басурманов!" Лукич выскочит из-за стола, схватит своей дюжей рукой за шиворот Игната. А тот, боясь, как бы сгоряча и в самом деле не прикончил, взмолится: "Погоди, Лукич, куда ты меня тянешь! Друг я тебе или кто?" - "Не бойсь! Я ж тебе покажу фактически", - а сам уже за саблю дареную хватается. У Игната, понятно, мелкая дрожь по спине, и, не в силах остановить дружка, он уже защищает рукой лицо, жмурится. "Да ты открой глаза, гляди, как я их!" - загогочет Лукич и так полоснет саблей возле Игната, что у того сердце занемеет. "Вот таким манером, когда служил в эскадроне Первой Конной, мы и расправлялись с контрой, - скажет Лукич и трясется от смеха. - Вдаришь с головы, а там сам надвое разваливается! Только и узнаешь образину по лампасам".
Много подобных страхов натерпелся Игнат со времени знакомства с Лукичом. А все-таки ладно будет, если заявится. Ну что ему стоит сесть на коня и махнуть - ведь и езды-то всего три версты. А может, занемог, рана старая открылась - нет, этого не хотелось бы, пусть себе живет в здравии Лукич...