ДИРИЖЕР. Наши исследователи пишут, что только Стасов сохранил веру в талант Мусоргского.
МУСОРГСКИЙ. Стасова я любил, и он меня не унизил. А те, иные, кучковавшиеся по светским салонам, обдали меня такими эпитетами, что даже акула не проглотила бы. (Поднимает рюмку) Чтоб не поперхнуться! А я впику им сделал несколько стоящих вещей. Взял реванш. И те, что по мотиву смерти, тоже удачные, но вредные… или, пожалуй, что смертельно удачные. (Смеется). Memento mori! (Поднимает рюмку, опрокидывает) Да-c…
(Возбужденно) Я не ночевал на улице. У меня был тёплый угол. Здесь на улице теперь полно людей. Вот давеча я видел – спят на газетах, в грязном тряпье, и не оттого что плохи, просто у них не складывается… Когда я вижу таких людей, я думаю: если ночуешь на крахмальном белье, это уже большая удача в жизни, и мне так жаль делается… жаль всех людей… всех жаль. (Пауза. Улыбается) Знаете, а я вспомнил сейчас лучшее время моей жизни. Это когда решительно ничего не делаешь. Приляжешь на диване и размышляешь в тишине или выпиваешь с друзьями, в тёплом доме, в роще или на берегу реки летним вечером. Я ведь когда-то по лесному ведомству служил, в госконтроле, в Петербурге место занимал. В окружении канцелярских крыс обитался, поэтому на природу выезжать любил, свежим воздухом насладиться, птичек послушать.
ДИРИЖЕР. Жизнь не казалась вам бессмысленной?
МУСОРГСКИЙ. Ну что вы, как? Что бы в душе ни происходило, водоворот жизни поглощает нас. Мы вечно заняты, соревнуемся кто-кого, справедливости добиваемся, любви требуем, общественные институции совершенствуем. И всё это – во имя истории, для архива собственных измышлений, дабы внести свой вклад, оставить в жизни свой след. Вот где ошибка! Каков я был? Горд и тщеславен. Не признали – потонул в горьком вине. Потому что тогда не знал истины: надобно, чтобы жизнь в душе твоей след оставила, а не ты в жизни наследил. Благодарность потомков – мираж, пыль. Не себе надо и не другим. Не для, а во имя. Красоты во имя!
ДИРИЖЕР. В сущности, я согласен. Потомки пользуются наследием предков, чтобы добиться собственного успеха. Но так устроен мир, разве нет?
МУСОРГСКИЙ. А всё кончается чем?
(ДИРИЖЕР молча разводит руками)
МУСОРГСКИЙ. Вот! Очень я смерти боялся. До чёртиков, до белой горячки… Называл её злой, то проклинал, то лестью разливался, а то и запанибрата, будто на равных мы. Ошибка! Смерть надобно уважать, её любить надо. Без неё мы – ничто, тьфу, пустая рюмка, один звон, без содержания. Мы – блохи, она – королева! Смерть переносит нас на себе, как блошек, в другой мир, в другую жизнь, в вечность, а мы… всё копошимся, суетимся, лапками ломкими упираемся…