– Да она говорит дело! – воспрял духом сын.
– Вот пожалуйста… хромой фронтовик из Тассу… получил же машину! – продолжала сноха. – А вы говорите, положено – не положено! А он-то… не на фронте закопал свою левую ногу! – возмущалась сноха.
– Да все знают об этом! Он после войны… спьяну попал в аварию на мотоцикле! – подхватил сын. – Прошло лет двадцать, очевидцев почти не осталось, и вот тебе – нашлись влиятельные родственники, тихо подделали документики и пожалуйста! Катается он на «Запорожце» и в ус не дует! А чем ты хуже? У тебя заслуг, да не простых, а кровных, перед матушкой родиной побольше будет! Ты же чуть Героем Советского Союза не стал! Тогда почему ты должен на старости лет ходить пешком?
– С другой стороны, кажется, вы тоже правы! – соглашался я. – Но что поделаешь, не положено!
– А вы только согласитесь идти на комиссию! Остальное наше дело! – с жаром воскликнул сын. – В наше время легко сделать так, что «не положено» станет «положено».
– И что ты имеешь ввиду?
– А мы нашли людей, готовых нам помочь! Вы просто покажитесь медкомиссии, а остальное они сами доведут до ума!
– Прекрати сейчас же! И не смей больше даже думать о таком! – отрезал я. – Я свою кровь на фронте по блату не проливал! И не буду по блату брать эту машину!
Айгали стиснул зубы и с трудом промолчал, но по его виду ясно было, что он хочет сказать: «Ну и дурак же ты, отец! Дураком жил, дураком и помрешь!»
Баян тихо всплакнула и начала убирать со стола. Айгали молча вышел.
Я остался один и предался тяжелым размышлениям, облокотившись на подушку из гусиных перин. «Позвольте хоть остаться честным перед памятью боевых товарищей!»
И вдруг, что странно, внутри меня заговорил Салим.
– Честность, говоришь? Так перед кем? Перед этой жестокой советской властью, которая потопила в крови нашу степь, уничтожила миллионы ни в чем не повинных людей?
– Может, совесть вождей не чиста, но кровь солдатская, пролитая на той войне, священна! – отвечал я ему про себя.
Как-то неловко было нам всем после этого разговора. Как бы ни старались сгладить все, какой-то осадок оставался. Особенно остро переживал Айгали, и каждый раз, как надо было куда-то ехать, тонко подкалывал.
– Ну, что, аксакал? Кого сегодня попросим отвезти нас до аула? Может, хромого из Тассу? А был бы свой «Запорожец», ехали бы с ветерком!
И мне становилось неловко. Особенно перед снохой, которую любил как родную дочь. Она ничего не говорила, но перед каждой поездкой казалось, что она тоже упрекает меня.
Наконец я сдался. Сын со снохой с радостью повезли в областной центр Кокчетав, и я предстал перед комиссией. Признаться, был взволнован и ругал себя за отступничество, но комиссия приняла с почтением. Осмотрели все бумаги, проверили здоровье, пошептались, почесали затылки и объявили свое суровое решение.