– Там будешь не один! Братья-туркестанцы встретят тебя с раскрытыми объятиями. Будешь служить и жить как солдат вермахта, ну, может, чуть хуже, но все-таки несравнимо лучше, чем в лагере, на самом дне. Да и вообще, что вы потеряли в этой стране советов – колонизаторов!? Глупо воевать за них!
– Сколько вас? – тихо спросил я, не смея возражать своему спасителю.
– Нас несколько сотен, а может и тысяч по всем фронтам! – уклончиво ответил Мажит.
– А сколько нас? Миллионы! Весь казахский народ! На фронте проливает свою кровь. Работает в тылу и ждет с надеждой своих сыновей и братьев. Хочешь не хочешь, но эта война стала священной, отечественной и для казахов! Она стала нашей общей трагедией со всеми народами Союза! Ты прости, но перейти к вам не могу. Если твоя дорога пошла по-другому, что поделаешь, такова судьба! Но я остаюсь со своим народом. Да, спасибо, что спас как брата, но пойми: измена присяге – смерть для джигита!
– Постараюсь понять, Асанбай, – спокойно сказал прожженный огнем, переживший гонения и травлю туркестанец. – Но и ты пойми правильно, мы хотим блага для всех казахов! Подумай еще. Поживем, увидим.
Я промолчал. Он тоже не стал докучать, а просто сказал: время покажет. Так хотелось спросить его про Салима, но удержался. Боялся, как бы не навредить брату. На прощание легионер Мажит сказал, что еще вернется за мной. Но исчез навсегда. Никто не знает, что там у них случилось, а война стремительно шла к концу, усиленно затягивая в свой кровавый водоворот все больше и больше людских жизней.
В плену у немцев я пробыл почти шесть месяцев. Вначале было просто ужасно. Но, как говорят казахи, через три дня человек привыкает и к могиле. Очухавшись, тянул свою лямку со всеми вместе.
Сколько нас, советских военнопленных, было здесь, никто точно не знал. Наверное, несколько тысяч. Здесь были выходцы из многих уголков Советского Союза. Мы толпами жили в полуподвальных каменных застенках. Низкий серый потолок, двухъярусные железные нары, маленькие окошечки, зарешеченные с немецкой аккуратностью, давили на психику. Мы толком не ведали, где, на какой стороне света находимся. С нами обращались как с рабами. Кормили сносно, чтобы могли работать. Ранним утром выводили на работу. В основном копали землю, строили какие-то непонятные укрепления. Ползли слухи, что это бункеры, огневые точки для подземного укрытия. Для себя делали вывод: немцам туго и они отступают. Скоро наши будут здесь, но, неизвестно, доживем до этого дня или нет. Многие, полуголодные, умирали от переутомления. После нескольких месяцев тяжелой, иногда непосильной работы пленные превращались почти в живых скелетов. Тех, кто падал в обморок от изнеможения во время работы и не мог подняться, охрана пристреливала без звука. Природная выносливость и многолетняя закалка пригодились и на этот раз, и я терпел все тяготы и унижения. Бывало, лопата казалась такой тяжелой, что становилось невмоготу даже пошевельнуть ею, а сделать шаг было почти невозможно. Однажды я упал от бессилия на холодную, сырую землю, и конвоир начал наводить ствол автомата, но неимоверным усилием воли, каким-то чудом я заставил себя подняться. Как будто какая-то святая мощь поддержала меня, и, почувствовав прилив сил, опять взял лопату и продолжил работу. Конвоир-немец оскалился, покачал головой и отвел ствол. Я тихо помолился Всевышнему, вспомнил святых предков Марал ишана и Салык муллу.