Я пыталась убедить себя, что я смогу, что выдержу, что люди расстаются, и мне надо его отпустить. Но я его и удержать-то не могла. Решение принимала не я. Вернее, не так: я не могла принять решение. Мои желания не совпадали с моими возможностями.
И я плыла по течению в моей неуправляемой лодочке, туда плыла, куда течение несло. Я ждала катастрофу, очень надеясь на то, что когда она произойдёт, от меня просто ничего не останется. Скажете — глупость? Может, со стороны оно так и выглядит, но я это чувствую, и я готова. Мне ничего не жаль.
Я не рисовала больше, а картины сожгла все, кроме той, что над камином висела. На которой встреча двух морей нарисована вперемешку с моими слезами. Картины, означавшей начало моего личного конца.
Можете обвинять меня в слабости, малодушии, в неуважении к себе самой. В чём хотите, в том и обвиняйте, но отпустить его я не могу! Не могу! Слышите? Не могу! Цепляюсь обеими руками, унижаю сама себя, но отпустить не могу.
***
Я не спала. Уже которую ночь. Просто не спала. Лежала, глядя в потолок, и думала, думала, представляла, как мы счастливы могли бы быть и были же, когда-то. Песня есть, «Куда уходит детство?». А счастье, оно куда уходит? Люди ведь остаются. Те же самые люди, которым так хорошо и светло было друг подле друга ещё вчера, и так колюче и холодно сегодня.
Что ломается в отношениях? И кто виноват?
Его телефон издал «блямс», сообщив о приходе сообщения. Затем ещё один «блямс» и ещё. Илья спал, похрапывая, и ничегошеньки не слышал.
Меня разобрало любопытство. Я встала с кровати и, жутко ругая себя за то, что делаю, подошла к его тумбочке и взяла айфон в руки. Я просто обомлела от увиденного. Сообщения были от Ляли.
В первом просто четыре раза подряд смайлик — губы, сложенные в поцелуе.
Во втором:«Люблю Илюшечку жалеть, и холить, и лелеять, твоя Ляля».
В третьем: «Люблю моего мальчика родного и дорогого».
В четвёртом: «Люблю твои вкусные ушки, люблю целовать тебя везде».
В пятом — ряд из сердечек.
Я сфотографировала все послания своим смартфоном и вернула айфон на место.
В этот момент я могла убить. Мне хотелось взять нож и колоть, колоть, неважно куда. Хотелось, чтобы она извивалась от боли и бессилия. От каждого моего удара. Так мне хотелось её убить.
Но правда заключалась в том, что от боли и бессилия извивалась я.
Они предали меня. Они оба. Человек, которого я считала своим мужем, и единственная подруга, та, что сестрой называлась и в преданности клялась.
Я без слёз, но и без сил пролежала до утра, просто глядя в потолок.
Мир рухнул.
— Мила, не спишь? — я слышала его голос, но не могла шевельнуться. — Мила, мне белую рубашку сегодня надо, погладь, пожалуйста! У меня важная встреча. Мила, ты слышишь меня?