Когда я опомнилась, то оказалось, что я очутилась на улице. За домом. Обогнула лабиринт до смотровой стенки. Заходить в зеленые кусты в таком состоянии было б верхом безумия. Хоть мне и хотелось погулять и остыть, я понимала, что заблудиться в лабиринте хреновая идея.
Поэтому я прошла вдоль смотровой стены, на которую взбирались охранники, когда кто то долго блукал. Тогда этих несчастных направляли. Ведь с высоты стенки было видно, кто в каких закоулках застрял.
Я поднялась по ступеням на лестницу. Прошла по набитым доскам. Лабиринт с высоты был, как на ладони. Многие парочки затесались в кусты и развратничали в темноте.
Я прошлась дальше, отходя от него.
— Тихо, не бойся, — приглушенный итальянский шопот заставил меня повернуться на звук.
Арманд Брунетти шел рядом со мной, только по земле. Он смотрел снизу вверх на меня.
— Я не хотел тебя напугать, чтоб ты не свалилась, — пояснил он.
Я молча шла. Поджилки задрожали, и я ступала очень осторожно по дощатому настилу, чтоб не оступиться в темноте.
— Хорошо выглядишь, Мария…Особенно снизу! — его взгляд замер под моей развевающейся юбкой и вспыхнул не хуже уличного факела.
Я сразу собрала и зажала легкий подол между ног.
— Иди ко мне на руки, малышка, — Брунетти потянулся к верху и достал рукой до моей лодыжки. Нежно огладил пальцами выпирающую косточку.
Я дернула ногой и пошла дальше.
- Зачем я тебе, сицилиец? У тебя много красивых женщин. Поставил себе цель поиметь всех остальных? — мой голос дребезжит, а я не могу даже посмотреть в черные глаза у ног, боюсь закружиться в тщетной надежде и упасть в пропасть.
— Нет. Не всех, — голос Арманда вкрадчивый, ласкал слух.
— Только меня? — спрашиваю, а сама удивляюсь, откуда во мне это ребячество и смелость. В двадцать восемь лет-то…
— Только тебя, — спокойно ответил Брунетти. Снова дотянулся до щиколотки и сжал сильнее.
В животе совсем стало жарко. А места прикосновений грубых сильных пальцев отдают покалыванием под кожу.
Мне совсем жарко. Везде. И источник невообразимого тепла рядом.
Так и тянуло стечь в уверенные опытные объятия. Отпустить себя и наплевать на аморальность такого поступка.
— Мария…
Гад! Искуситель! Брутальный итальянец! Мачо!
Как ни называла мысленно Арманда, а оскорбления к нему не липли.
Слишком хорош. Такой…что ухх!
Я неожиданно поняла, что не вытяну эту игру в недотрогу. Еще раз хищник поманет добычу, как добыча сама сиганет в капкан.