Профессиональные травмы. Маленький Паня теперь был твердо убежден, что они есть у каждого, кто всецело отдает себя служению цели, кто добросовестно выполняет свою работу. Папа не говорил этого напрямую, по разумению Пани, как бы доверяя ему самому сделать соответствующие выводы.
Как-то они стояли на выезде из отцовской ракушки в темном дворе. Фары по ровному, почти осязаемому контуру высвечивали пригаражную округу. Глядя в этот световой коридор, в котором вились серебряные пылинки, на бледно-желтый грунт вперемешку с пыльной землей, Паня представлял, что они сидят в луноходе, а за стеклами – сыпучая чернота темной стороны. Папа рассказывал о профессиональных травмах его друзей: о сломанной руке лысого Леши, о раздробленном пальце тонкого темноволосого Паши, который, сколько Паня его ни встречал, всегда был в камуфляжной футболке. Паня, когда впоследствии они с папой приезжали к этим друзьям в гости, не осмеливался спрашивать об их шрамах, проникнувшись состраданием и уважением к той жертве, о которой они скромно молчат. Но где-то под дверью Паниного ума, пока еще только проказливым котенком, заскреблась мысль о том, что и ему когда-то придется мужественно приспускать рукав или оттягивать штанину, чтобы скрыть следы преданности своему делу. В те немногочисленные дни и вечера, когда папа брал Паню с собой, они бороздили космос микрорайонов, Марьино-Химкинские созвездия и те окраинные, похожие одна на другую панельные туманности, которые Паня так и не смог распознать на карте, когда спустя годы захотел пройти по уже порядком жмущим, детским следам. Здесь они с папой гостили у друзей, но о большинстве таких визитов свидетельствуют лишь клочки смазанных фотографий и криво обрезанной пленки из раздела «на память», хранящиеся именно там, где и должно – в памяти у Пани.
Есть какая-то отцовская подруга Юля, которую Пане довелось увидеть только раз. Блондинка с каре и большими золотыми кольцами в ушах, в белых бриджах и майке на бретельках. Глаза, сверкающие размеренной страстью к изыску. В кино, в вине, в сексе. Если она и продавалась, то очень недешево – надбавка за те умственные и чувственные тяжести, которые она тягала, чтобы не быть простушкой на одну ночь. Это подтверждали ее компактная и угловатая, в духе стерильно-симметричного модерна, квартира и белая, с пепельными прядками, пушистая кошка, сверкающая опаловыми глазами из темноты диванного зева. Однако носители профессиональных шрамов вспыхивают совсем иной цветовой гаммой, возникая перед мысленным взором вспоминающего Пани.