Маргарита (весело): – Да, но в ваших трудах, профессор, образование праславянского языка определяется примерно 400 г. до н. э…. Не хотите ли крапивной каши за такую научную непоследовательность в датировке?!
Фасмер: – Ах, какая ты молодец, милая Гретхен! Опять крапивы набрала!
Маргарита: – Конечно, вашим глазам остро нужны витамины. Иначе вы скоро ни писать, ни читать не сможете, как сармат или венед какой-нибудь. Я вот нагрею воды, ошпарю её и салатик сделаю.
Фасмер: – Как раз Генрих от фон Леерса продовольственную часть гонорара за будущий словарь принёс. Вот и будет нам знатный обед. Там всё на кухне. Пойди, дорогая, поколдуй что-нибудь, да Бориса кликнуть не забудь, он там, в учебной комнате, с расшифровкой с самого утра сидит. Прибегал со словом «губа» советоваться. Он ведь у русских насчитал аж четыре губы! И все – заимствованные!
Маргарита (остановившись в дверях): – Это как это?!
Фасмер (улыбаясь): – А, что, я так ему и сказал: пиши, не стесняйся, что, мол, губа, которая закупоривает рот – от литовского gembe, что значит «сучок, гвоздь». А вид губчатых грибов – от древнеисландского «kumpr» или от афганского «yumba» – шишка. Но, скажем, морской залив – Окская губа, к примеру, – пусть будет от латышского gumds – залив, бухта. Есть ещё губа – судебный округ, административное деление, от которого пошли губернии и губернаторы. Это мы произведём от глагола «губить». Правда, забавно?
Маргарита: – Что ж, славяне жили, не называя столь приметную часть тела, пока у другого народа не позаимствовали? Действительно, в такое поверить нельзя.
Фасмер: – Тут на самом деле всё просто и ясно, до озвончения губы были «купы». Они, как я уже сказал, закупоривают рот, это их главное предназначение – купировать, закрывать, ограничивать. Потому и гриб, впитывающий, купирующий воду – губка. И залив, отрезающий от общей большой воды – губа, и ограниченная часть территории – тоже несёт в себе древнейшее «губное» понятие. Думаю, что и глагол «губить» первоначально означал – перекрывать воздух, душить. Чтобы создать истинно этимологический, а не сравнительно-исторический словарь, я уделил бы больше внимания семасиологической стороне, фонетике. Вот, где раскрывается язык!
Байер: – Но, почему же не сделать истинный словарь?! Зачем нужна вся эта профанация, профессор!?
Фасмер (опустившимся голосом): А, вот эти вопросы, дорогой Генрих, действительно, не шуточные.
Фасмер сосредоточенно прошёлся по кабинету. Снял и надел очки. Сел за стол.
Фасмер: – В этом моя трагедия, верные мои ученики, в этом – трагедия. Признаюсь, что когда-то давно, в юности, я начал свою научную карьеру, скажем так, не вполне самостоятельно. Наша семья в Санкт-Петербурге была довольно значительной, нам принадлежали магазины, аптеки, склады, в архитектурно-строительном деле всегда были заняты. В общем, я был хотя и не блистательным, но вполне обеспеченным женихом. А у моего учителя, академика Бодуэна де Куртенэ, была дочка – взбалмошная, доставляющая отцу немало тревог.