Вообще, в тот вечер мы все время хохотали. В маленьком ресторанчике было тесно, шумно, и полый пингпонговый мячик смеха летал от одного конца длинного стола к другому, отскакивая от наших заботливо пополняемых официантом винных бокалов. Небольшой, почти полностью (если не считать пожилого веселого дипломата, приятельствовавшего с нашей именинницей) девичьей компанией прижившихся на Балканах экспатов, мы отмечали День Рождения.
Элис рисовала психоделические картины, преподавала английский, и мечтала о танцах. Она не могла усидеть на месте, все время напевала что-то себе под нос, двигала плечами в ритм своим мелодиям, там внутри все рвалось по-тан-це-вать. Ей, с ее геометрически развевающимся влево –вжжух, и вправо – вжжжух, каре, это очень шло. Girl, you’ll be a woman soon. Мия Уоллес перед своим ингаляторным недоразумением с белым порошком. Прическа у нее, во всяком случае, была ровно такая же, как у Умы Турман. Такие прически, обычно, сильно меняют мироощущение. Они начинают жить собственной жизнью, и тянут, тянут привязанных к ним скальпом владелиц куда-нибудь туда, в какое-нибудь эдакое. В случае Элис – как раз на танцы.
Танцев, правда, в тот вечер с нами так и не случилось, зато случилось вино и еще немного вина, и, как следствие, разговоры о жизни.
Помимо довольно однообразных, сильно не меняющихся от дамы к даме, тиндер-сексов, разговоры сводились к процессу выживания, больше известному, как «эта ваша взрослая ответственная жизнь», и в воздухе как-то сам собой возник вопрос о самой своей безумной работе.
– О, – своим хрипловатым голосом произнесла Элис,– у меня для вас есть история.
И история у Элис, лисички-Элис, синеглазки-Элис в черном свитере под горло, о, история у малышки Элис действительно была.
Когда ей было девятнадцать, она устроилась работать в какую-то местную британскую благотворительность кертейкером, и ее определили в помощники молодому мужчине с расстройством аутического спектра. Тому было слегка за двадцать, и единственным местом, где он чувствовал комфорт и хоть какое-то единение с пугающим, вечно рассинхронизированным с его внутренней вселенной внешним миром, был стриптиз клуб.
Когда-то на отдыхе с родителями он случайно увидел девушку у шеста, и вдруг в какофонии пестрых пятен забрезжил какой-то смысл. Элис не знала, было ли переживание стриптиза для него эротическим, возможно, что и было, но одно было очевидно – полеты вокруг шеста, напряжение мышц голого тела, острый угол невероятно высокого каблука, вся эта геометрия чудесным образом успокаивала то бушующее, клокочущее внутри него болезненное несоответствие, то страшное несовпадение себя и мира, которое заставляло его громко кричать, и качаться из стороны в сторону, и закрывать голову руками.