Просыпался я рано. Вставал в шесть утра, за час до завтрака. Раны от пуль затянулись, но по ночам всё ещё ныли. Больше всех беспокоил даже не живот, а плечо. Оно давало о себе знать внезапными прострелами с последующей тягучей, не затихающей ни на минуту, сосущей нервы болью. Днём ещё ничего, а вот по ночам её громкость увеличивалась до звучания духового, отчаянного фальшивившего оркестра. А, ещё я очень похудел.
Умывшись, я прошёлся по камере. Одиночка размером три на четыре. Унитаз, тумбочка, кровать, железный стол, куб сиденья, вмонтированные в пол, немного посуды вот и весь мой не хитрый скарб. В изоляторе я получил казённые штаны, куртку, нижнее бельё. В общем, одели они меня в серые застиранные тряпки тюремной робы. Это называется прибрахлиться по тюремному, я сразу перестал походить на свободного модника. Того и гляди, не желая того, можно вылечиться от тяги к прекрасному. Что не удавалось мне, удастся им.
Раз в три дня меня выводили в закрытый тюремный дворик на прогулку. Там я мог встречаться с товарищами. Вил, Юрий Рубен, Карл Бир. С моей Лорой я не виделся с того самого дня, как нас схватили. Женщин держали в другом блоке. Если с парнями мы имели возможность перестукиваться через стены и батареи, то с девочками у меня имелась всего лишь тоненькая ниточка связи, через посредника. Генрика, лишилась части левой ноги, ступню ампутировали с куском голени. Протеза ей естественно не поставили, передвигалась она теперь на костылях. Нема Ваган, которая получила при штурме банка, ранения обеих рук тоже стала инвалидом – повреждённые связки сшили, но сжать руки в кулаки до конца она не могла. Слава богу, Лора, чувствовала себя лучше других. Вчера мы с товарищами договорились о совместных действиях, в знак протеста против нашего одиночного содержания. Оставалось предупредить женщин, тогда и начнём. Мне запретили читать, но разрешали писать. На месяц выдавали целую ученическую тетрадь – 18 листов и карандаш. Излагать мысли мне позволили не без умысла, мои записи регулярно проверяли, а вдруг я напишу то, о чём отказываюсь говорить. Глупо. Зато, я мог себя занять, разбавив тягучие минуты ожидания неизбежного писаниной.