Та стоит, понять ничего не может.
Душу ей так гложет, так гложет…
И час идет, и солнце уж не светит,
И дует холодный, северный ветер.
И нет его, а он кажется ей кругом.
И мысли лезут: «В измене он».
И сама на измене уж стоит,
В плане этих взглядов себе мнит.
И голову склонив вниз, себе представляет:
Как позади ее Жанео догоняет.
***
4
Истов смотрел дела, взгляд его суровый.
Как ни как, Истов – участковый.
Устал он. Пятница как ни как.
Мысль о работе – только впросак.
Да и мысль о возлюбленной его,
О даме из знатной семьи Сачко.
Столько дел, столько дел. Все на кого-то «заява».
Там следствие, а там расправа.
Постучал Ушаков. Да сильней же стучите.
– Да войдите уже, войдите.
– Здравия желаю! Поймали вора.
– Вот так пятница. Да в эту пору.
И кто такой? Что за птичка прилетела?
– Не поверите! Преступник по кличке Жанео!
– Что вы говорите? Что вы говорите.
Ну, давайте. Сюда приведите,-
В браслетах руки, глаза вниз,
Не споет он вновь, не споет на «бис»
Студентке с мед. Факультета,
Не споет он завтра до обеда.
Ведь разлука – она вещь такая…
А за что его? То история другая.
Раз взяли, значит, есть грешок,
Где прокурор измерит вершок.
После допроса вора увели.
Зашел Ушаков: – Имеем-с мы!
Через человека одного он хотел
Записочку передать, не сумел.
– Что за записка? В чем нюанс?
– За любовь разложил он пасьянс.
Стихами пел. Стихами писал.
Экий писатель. Но бандит! Украл, -
Ушаков покинул Истова.
Ему то что? Казалось бы, чужая истина,
А он читал, что тот пел,
При виде строк уж и бледнел.
«Моя муза! Голубых очей!
Как жаль, что не встречать нам аллей.
Я знаю, ты тогда меня ждала.
Я бы смог! Но болит душа,
Что в разлуке долгой быть,
Вертухай будет нам, препятствия чинить.
Ты шептала: «Сокол, орел!», но нет идей…
Моя тайна в том: я вор! Я воробей.
Глаза в глаза мне проще сказать,
чем «ручечкой» черкать…
Я тебе говорил: «Если виновен! Отвечу.
Галочкой миг жизни помечу».
Меня надолго. Ты меня не жди.
Когда еще вернемся мы!?
Тайга. Решки. Да заборы.
Лишь в память мне твои узоры.
Быть может, встретимся… Это я ищу…
Ведь по-настоящему тебя люблю…»
Истов, прочитав это, заныл.
Ведь и он в тот миг безумно любил.
Чужие слезы на родном письме
Оставят капли засохшей соли на строке.
Истов думал: «Кто я такой, ведь не мне судьбу решать.
Профессия! «Масть» такая! И чего тут рассуждать».
Он перечитывал несколько раз послание.
Что-то изнутри давило на его сознание.
Отпив глоток с рюмки коньячку,
Предназначенный «черному дню».
Так вот оно! Тот самый «черный день».
Свет отбросив цвет, оставив тень.
Позвав Ушакова по предназначению:
– Отдать записку! По назначению, -
И дума мучила, тяжко было.