Красивая молодая девушка в больнице ухаживала за своим смертельно больным ребенком. Она была с такими нежными притягательными чертами лица, что я называл её про себя «лермонтовской» Беллой. Прижимая к своей груди кожаный кулон, она делилась с нами своими тревогами. Я поинтересовался: «Как он действует?». В своей простой манере, с трудом подыскивая правильные русские синонимы, она объяснила, что это наподобие наших открыток – мы ставим их на тумбочки, в свои шкафчики, в салоне машин или вешаем куда-то на стены. Так, с лёгкой руки, эта молодая исламская девушка, превратила для меня все репродукции икон в открытки. За исключением одной.
Друг мой Иисус, случилось это, когда я уже был полностью влюблен в Неё. Влюблен до скрипа в зубах, до белых костяшек в сжатых кулаках, до замираний сердца, до любовной лирики, до ночных ожиданий под окнами, до тяжелых глупых томных взглядов – одним словом, до полного горячего психоза. Одной из Ее привлекательных способностей было желание рисовать. Она очень критически относилась к себе, но не настолько чтобы навсегда бросить кисти. И хорошо. Я не знаю, что вдохновило Её нарисовать тебя, друг мой. Как же глубоко и чувственно у Нее это получилось. Красивым телом, руками и ногами, прибитыми к кресту, ты летел сквозь черную пустоту в бесконечность. Невероятными страданиями, освободившись от мирской суеты, забирая боль и страхи с собой, ты нес на кресте смысл своей жизни. Она изобразила тебя так, будто мы смотрим на твою свободу немного сверху. И получилось, что умирая в бесконечности, мы, зрители, стоим над тобой. Какая потрясающая самоотдача, сын Бога, а простого человека все равно возвышаешь над собой! Этот портрет и стал самой дорогой реликвией в моем сердце. Поэтому мне не нужно ничего и нигде ставить, а тем более к кому-то ходить за спасением. Икона в сердце. Генрих Сенкевич в «Камо Грядеши» поставили точку в моём поиске смысла твоей смерти и смысла религии. В те времена одинокие и бесправные рабы, с тоской, мукой, невероятной болью, но с любовью к тебе, умирали на потеху плебеям. Растерзанные клыками львов, тигров и медведей, сгорая заживо на крестах, умирая под ударами мечей гладиаторов, люди в страшных муках разделяли с тобой свою боль и, умирая, разделяли смерть, придумав в этом для себя спасение и надежду. Только ты в те времена был смыслом и светом обреченных жизней. Поэтому, тот смелый рисунок и стал моей самой дорогой иконой.
Есть еще один человек в моей жизни, который важен для меня, как и ты, дружище. Мои родители не особенно ладили между собой, настоящий советский союз инженера и санитарки, их эмоциональный конфликт отделял нас друг от друга. Что и говорить, мой отец откровенно прятался от семьи на работе, иногда совершенно утопая в вине. Тем не менее, он успел научить многому, находясь рядом. Но мне так не хватало разговоров с ним. О любви, жизни, политике, спорте, женщинах, войне, учебе, смерти, деньгах. Сохранилась в памяти одна единственная беседа о сексе. Потея и стесняясь, показывая картинки, из какой-то книжки для подростков, папа показывал мне что, куда, как и зачем. Я стеснялся, краснел как и он и думал: «Для чего?». Улица мне обо всем давно рассказала. И еще, строго, прямо перед смертью, он говорил об уважении, любви, терпимости и заботе о маме. Вот, пожалуй, все из сохранившихся бесед. Мало. Очень мало. Мой пытливый ум стал искать такого человека, который смог бы поговорить со мной обо всем на свете. Я встретил его. На книжном развале купил двухтомник – его жизнь и творчество. Каждый русский знает его. В каждом городе он стоит в полный рост, украшая своей кудрявой головой главную улицу, названную в честь его имени.