Подумав, вспомнив о ключе, сказала тихо:
— Правда.
— Какие скрытные… а зачем шифруетесь? Оба свободные, никакого криминала, давно бы гуляли за ручку, вас бы никто и не упрекнул.
— Это личное.
— Ну, понятно… дело ваше. Слушай… ты же можешь на него повлиять? У меня характер не подарок, но я зла не делаю. Если он кому-нибудь расскажет про меня… Не потому что все так ужасно, а предрассудки и стереотипы…
— Катарина, я никогда от него не слышала ни слова о ком-то из пограничников. Можешь на этот счет не волноваться, он не болтает. Тебе пригрозил, потому что меня защищал, и все.
— Так даже ты не в курсе? Реально тебе ничего не сливает?
— Реально.
— Конфетка, ты меня прости пожалуйста за тот случай. Это я от зависти чуть не сдохла, злая была и хотела заклевать побольнее. Правильно Юрген помойкой обозвал, меня так все обзывают… но вот такая я.
Взгляд скользил по вещам чужой комнаты, но мысли витали где-то еще, и я не понимала — на что смотрю и зачем. Не вникала, не могла сосредоточится на сбое и уловить важное, если оно было. Катарина отвлекала. А последнее ее заявление даже заставило посмотреть на нее в упор.
— Забыли.
— Я рада. Знаю, ты нормальная девчонка, хоть и странная. Помню носилась везде, приметная, энергичная, веселая, потом стал мелькать пореже, потом совсем пропала. Ходили слухи, что замуж выскочила и пограничников забыла. Но староста говорил, что просто на опекунство перешла. А в последние месяцы с тобой что? То веселая, то грустная, на сборы почти не ходишь, все одиночкой да одиночкой… другая стала, как будто ни с кем общаться не хочешь.
— Так и есть.
— Случилось чего?
— Юность кончилась.
Катарина засмеялась, а я осталась в недоумении — оказывается она не упускала меня из виду все это время. Мои старания всегда быть «веселой, нормальной, открытой» в минуты вынужденного общения с пограничниками не всегда срабатывали. А я была почти уверена, что мимикрия удалась, и я легко обманываю знакомых. А все и все видят? Все подмечают? Почему нет — если в это утро я забыла притворяться перед ней. Можно списать на серьезность момента, но сама о себе я знала, что прямо сейчас нет сил играть в «другой характер», охать, ахать, много говорить о случившемся.
— Теперь ты в центре внимания из-за наследника. Все твое имя знают, у всех твой номер записан. Избранная. Даже жених настоящий оказался, а я бы спорила на что угодно, что врешь! Суицидник — Прынц!
— И об этом, конечно же, все в курсе?
— Нет. Я — молчок. С другой стороны — сейчас хоть объявление повесь, никому дела нет. Проблемы поважнее. Ты только подтверди, что сегодня я на сбой попала, а человека уже не было. Тебе поверят. Твое слово имеет вес. Не хочу, чтобы думали — из-за меня, я ведь второй раз так влетела. Будут «черной меткой» обзывать.