Непривычно было только в длинной ночной рубашке с рюшами, с длинными широкими рукавами, что каждую минуту задирались. И ворот под горло мог спокойно придушить, если не так повернёшься. А ещё и чепчики эти. Просто издевательство.
Первые дни я стеснялась, а после плюнула на всё и оторвала рюши с мясом. Ворот углубила, а рукава укоротила до три четверти. Подол трогать не стала. Это уже слишком. Мне ещё и халат дали в комплекте. Бархатный, с атласными лентами, капюшоном и рукавами, что расширялись от плеча. Насыщенный синий цвет мне очень нравился. Удобные туфли, что подошли идеально, были сшиты из мягкой кожи.
Было холодно и я залезла в кровать в халате. Так было теплее.
Так что я оставила без внимания шум ночью, а к утру вообще, забыла о нём напрочь. И зря.
Сон без сновидений. Слава Богу! Я выспалась.
Молодец, Дженни! Такая хорошая девушка. Я удивилась, когда узнала, что ей всего лишь шестнадцать. Меня ждала горячая вода и чистое полотенце. На днях мы перебрали вещи, что принесла Грета (женщина позволила её себя так называть наедине). Посмеялась над длинными панталонами с кружевами. Но оценила тонкую, приятную на ощупь ткань. Понравился укороченный корсет: он хорошо держал грудь и выглядел красиво. С любопытством ребёнка (а кто бы меня осудил?) мерила платья. Этот стиль я знала. Называется «ампир».
«Господи Боже мой! Я попала во времена Наполеона Бонапарта. Времена Наташи Ростовой, Пьера Безухова. Умереть не встать!»
Моему восторгу не было предела. Никаких тебе пачек, проволочных конструкций под юбкой, выдавливающий из тебя внутренности и жизнь вместе с ними, корсеты. А красивые лёгкие платья с завышенной талией, пояса из лент, струящаяся по телу ткань. Муслин, батист, кружева, тонкая, почти прозрачная шерсть. Ещё что-то, чего я не знала. Чулки, шали, накидки, обувь.
– Вы кого-то ограбили, Грета? – спросила я, облачившись в очередное платье изумительно красивого карминного оттенка, когда мы остались одни и убедившись, что за дверью никто не подслушивает.
– Нет. Это леди Пэмбрук, матери Генри.
– О! Тогда надо всё это вернуть скорее на место. Вряд ли хозяин этого дома будет рад видеть вещи своей матери на практически чужой женщине. Честно говоря, я лучше бы приобрела ткань и пошила сама себе платье. Тогда можно было бы не бояться, что это кому-то не понравится или меня посчитают мошенницей или воровкой.
– Я не думаю, что Генри так с тобой поступит. Он хороший мальчик, – мадам Фаррел протянула следующее платье.
– Да уж. Я и так назвалась его женой. Как вы думаете, сколько мне за это дадут? Или отправят в сумасшедший дом? Ведь маму Лиззи считали умалишённой? Из-за этого она оставалась в монастыре?