— Но… я не понимаю, ты был так… так нежен и…
— Я хотел, чтобы ты не вспоминала этот день, как худший в жизни, но не стоит строить иллюзий, — Ахмед тянет руку к моей щеке и нежно проводит по ней пальцами. — Слез не нужно, ты знала, на что соглашаешься.
Он уходит, а я остаюсь стоять и смотреть ему вслед…
Виктория
— Виктория, вы меня слышите? — Марина Владимировна, как и всегда, приходит вовремя.
Едва за Ахмедом закрывается дверь, ее упакованная в юбку-карандаш задница, появляется на моем пороге. Не скажу, что я удивлена, но она последняя, кого я хочу сейчас видеть. Мои мечты разбились на кучу осколков, окунув в жестокую реальность. Я чувствовала, что ничего не будет по-другому, какая-то часть меня осознавала, что Ахмед — не мой мужчина. Что он совершенно не тот, кто будет признаваться мне в любви до гроба, кто скажет, что любит и изменит свое мнение, решив, что в дополнение к ребенку ему нужна еще и женщина.
— Виктория! — Марина Владимировна повышает голос, и я, наконец, перевожу на нее пустой взгляд.
Ее ярко накрашенные губы двигаются, взгляд возмущенно горит, а щеки покраснели, а еще она активно жестикулирует руками.
— Простите, вы разучились сдерживать свои эмоции?
Мой голос звучит безжизненно. Я знаю, что сейчас, как никогда прежде, могу сдерживать свои истинные чувства. Их попросту нет. Я не чувствую ничего, что могло бы вывести меня из себя. Я, кажется умерла. Родилась вчера ночью и умерла этим утром.
— Простите, что?
Марина Владимировна явно теряет хватку. Ее лицо буквально перекашивает от злости. Видимо, это тот самый момент, когда ученик превзошел своего учителя.
— Ничего, — мотаю головой. — Что вы говорили?
— Это возмутительно! — произносит женщина. — Как вы смеете так вести себя со мной?
— Как? Вы просили меня научиться скрывать эмоции. Вот же… вы разве не видите? Я отлично научилась.
Я знаю, что вывожу ее из себя. Что заставляю понервничать и разозлиться, но сейчас мне это нужно. Почувствовать кого-то живого рядом, увидеть его злость, ненависть, раздражение, что угодно. Ахмед ведет себя так, будто умер. И я рядом с ним такая же.
Марина Владимировна успокаивается только после моих слов. С ее лица сходит румянец, она больше не выглядит злой, наоборот, она, кажется, довольна своей ученицей. Знала бы она, что вовсе не ей нужно присуждать грант за мое обучение, за то, что я больше не чувствую ничего, кроме опустошенности и нежелания бороться за что-то. Что я не просто не скрываю эмоции, у меня их нет.
Вокруг больше ничего не изменилось: солнце светит по-прежнему, мебель стала какой-то серой, обстановка мрачной, а женщина напротив безразличной, хотя раньше она меня раздражала. Даже вкус еды и тот, я уверена, больше не будет таким ярким и насыщенным. Я просто знаю это… чувствую.