– Осенние? – воскликнул король, – начало октября… В нашей благословенной Пандурии – еще лето. Цветут – и как пышно цветут – олеандры, апельсины, магнолии. Но что у вас нового для меня, дорогой граф?
Видо переглянулся с Бузни, как бы совещаясь: говорить или не говорить. Бузни утвердительно чуть-чуть кивнул бритой головой своей.
– Нового? – переспросил Видо, выигрывая время. – Шеф тайного кабинета информировал меня перед приходом Вашего Величества… В столице замечается не брожение, – его пока еще нет, – а антигосударственная агитация…
– Но ведь она никогда и не прекращалась, потому что никогда еще ни один режим не удовлетворял всех поголовно, – возразил король, – хотя откуда бы взяться агитации при нашей либеральной конституции и при почти отсутствующем рабочем вопросе? – сощурил он свои томные, черные, мягкие, в тени длинных ресниц, миндалевидные глаза. – Разве отрыжка русского большевизма…
– Вот, вот, Ваше Величество, именно отрыжка! Поветрие! Болезнь! – подхватил шеф тайного кабинета.
– Но я полагаю, и вы, дорогой граф, и вы, милейший Бузни, сумеете справиться с этой… болезнью?
– Я готов умереть на посту за свою родину и за своего короля! – с чувством ответил Видо, и король поверил его искренности.
– И я всецело присоединяюсь к Его Сиятельству! – поспешил Дуда.
Но ему король не только не поверил, а еще и подумал, следя за беспокойным беганьем его карих глаз: «Ну, голубчик, кто-кто, а уж, наверное, ты первый готов продать меня, когда найдешь это для себя выгодным». Помолчав, король тихо молвил, как бы думая вслух:
– Что же, революция… Я готов встретить ее лицом к лицу. Моя совесть чиста. Я далеко не идеал монарха, но смею утверждать, что народ свой и люблю, и знаю гораздо больше, чем какой-нибудь адвокат с ловко подвешенным языком, мечтающий занять в этом дворце мое место. Когда висела над Пандурией катастрофа… где были тогда эти адвокаты? Где?
Старый Видо расчувствовался. Глаза наполнились крупными слезами, пучки седых бровей задвигались и, порывисто схватив руку Адриана, граф припал к ней губами. Сконфуженный король освободил руку и обнял графа.
Видо бормотал сквозь старческие всхлипывания:
– Я не могу… Не могу… Его Величество на смертном одре завещал… завещал мне… «Смотри, Видо, помни!.. Адриан совсем еще мальчик, будь ему как отец»… Я, я плакал. Я, недостойный такой чести… Детей у меня нет, и все свои… всю свою отцовскую любовь… Я помню, когда вам было пять лет, вы взбирались ко мне на колени и детскими… двадцать семь лет назад моя борода была такая же седая, вы теребили ее… Нет, не могу…