Недовольство изливалось из меня порционно, горестными вздохами. Я притормаживала, когда низ живота особенно чувствительно прихватывало, прикидывала, куда можно отбежать в случае, так сказать, «аварии», и ненавидела весь окружающий мир и саму себя в придачу. На кой черт я поехала на Алтай? Почему не послушала себя и не улетела в теплые края греть бока? Не было бы тогда никакого перемещения, не было бы тогда никакой Циты!
Зен остановился и, повернувшись ко мне, спросил:
— Что с тобой? Еле плетешься, вздыхаешь.
— Со мной Цита, — угрюмо пробурчала я, глядя на мэнчи исподлобья.
— Что? — не расслышал он.
— Живот болит! — рявкнула я.
— Терпи. Молча, — медленно отчеканил Зен, и приложил палец к губам. Развернувшись, он продолжил протаптывать для нас дорожку. Я шмыгнула носом, поправила сумку, и выронила лыжу.
Треден, шедший позади, поднял ее. Отдавая лыжу, уточнил:
— Животом маешься? Я тоже. Видать, скверно мы вчера накашеварили.
— Значит, тебе тоже плохо?
— Боюсь обдристаться, — простодушно ответил бородач.
— Я тоже, — призналась я. — Вот будет потеха, если мэзавцы найдут нас по таким следам!
Мы с Треденом одновременно ужаснулись такому пессимистически-унизительному прогнозу и потерли животы, тогда как Зен продолжал энергично и бодро идти вперед на пару с Младом.
— Зен ел то же, что и мы, но ему хоть бы хны, — сказала я. — Шурует по снегу, как заведенный, даже дыхание не сбилось.
— У него всегда был крепкий желудок. Он даже камни переварит, — усмехнулся Треден.
— Не мужик, а терминатор, — с завистью проговорила я.
— Чего встали? — подал голос «терминатор», и мы двинулись за ним.
Если бы Зен шел один, или бы его сопровождал только Млад, они бы прошли куда больше. Но желтоглазый был не один, и ему приходилось учитывать немолодой возраст Тредена, мою хилость, а также наше общее недомогание. Так что, пройдя наиболее опасный участок, и спустившись к лесу, мы сделали привал.
Треден сразу отбежал подальше. Я же оставила сумку с гуи на снегу и стала ломать веточки ели, чтобы наложить их в сумку, а Зен тем временем копошился в сумке Тредена, доставая еду. Нашлись только сухари да сало; мед и масло мы пока не трогали, берегли для сбиты.
Я нарвала веточек, сунула в сумку птенцу. Бессовестная малявка больно цапнула меня за руку и заверещала, требуя еды.
— Тихо ты, — проговорила я, быстренько доставая кусок мяса и нож, чтобы разрезать его на более мелкие кусочки. — А то кормить не буду.
Пока я резала мясо, птенец продолжал верещать. Зен встал, наклонился над птенцом и, подняв его безо всякого почтения и осторожности, схватил за клюв. Затем, пока обескураженный птенец пялился на него, перевязал его клюв лоскутом.