«Яростные» вакханки-менады (от «менос» – «гнев», «ярость», «буйство», «бешенство») – спутницы древнегреческого бога вина Диониса (Вакха) – тоже принадлежали к сфере действия этого многозначного «бешенства», ибо они были «опьянены» не только вином, но и тем самым «меносом», от которых происходит их название. Сказанное относится и к имевшим малоазиатское (фригийское) происхождение, но вошедшим со временем в древнегреческий пантеон оргиастическим божествам-корибантам. На острове Крит корибантов называли куретами (от слова «курос – юноша). Куреты-корибанты плясали обнаженными, но со шлемами на головах, громко ударяя мечами в щиты, и подчас доходили до того же неистовства, что и упомянутые нами выше жрицы Диониса вакханки-менады (также одержимые тем же священным неистовством – «меносом», охватывавшим в пылу сражения и героев поэмы Гомера «Илиада»).
Действительно, «вут» (wut) – это слово-ключ: в нем заключены жизненная сила, страсть и воля.
Слово-ключ, применимое к богам и животным, даже к некоторым абстрактным понятиям: оплодотворяющему и разрушительному жару солнечной энергии, буйству природной стихии, силе гнева.
Рассуждая о кентаврах, мы уже сталкивались с удивительным сочетанием божественного и звериного. Как нам представляется, оно удивляет только последователей христианского морализма и Декартова метода.
Как добивался человек этого божественного дара, как управлялся с ним в дальнейшем? Как и всякий божественный дар, этот приобретался человеком на свой собственный страх и риск.
Путь к нему пролегал через сосредоточенность, очищение, созревание. Иными словами, это путь инициации, во время которой совершалась ритуальная и духовная подготовка к принятию дара.
Путь был обставлен многочисленными табу. Насколько известно из истории, равно как и антропологии, такова картина во всех «воинских общинах» и «мужских союзах».
Но не станем беспокоить компаративистские изыскания этнографов и попытки реконструировать обряд инициации. И то и другое уже не раз предлагалось. Поражает один факт, и, так как он неоднократно упоминался, нам пора рассмотреть его с более пристальным вниманием. Речь идет о превращении (если и не буквальном, то по меньшей мере ритуальном, а также психоповеденческом) воина в дикого зверя. Коллективная память, выраженная в символе и речи, в конечном итоге сильнее памяти, живущей в идеях и понятиях. Наши военные энциклопедии и словари, да и сама геральдическая символика, унаследованная от Античности и Средневековья, хранят следы этого древнего «превращения в зверя». Глубоко в историю уходит привычка, на первый взгляд диктуемая пошлой солдафонской риторикой, присваивать имена (и эмблемы с изображениями) диких животных тем или иным армейским подразделениям. Не столь наивны, как может показаться, выражения типа «сильный как медведь (или как бык)», «храбрый как лев» и т. п. Подобное фамильярное обхождение с миром диких зверей без особого труда можно проследить у германцев, причем в самых разнообразных формах. Поучительно: зверь играет роль наставника при инициации человека-воина.