Софья
Ужин удался. Во всех смыслах. Мои мужчины за обе щёки уписывали, а я умилялась. Люблю, когда едят и не выделываются. Но, к счастью, и картошка таяла во рту, и мясо.
– М-м-м, – закатывал глаза Костя.
– О-о-о! – обезьянничал Вовка. Но брату всё вкусно, а по поводу Кости я всё же переживала. У нас всё просто, а он, наверное, к изыскам привык.
Я вдруг поняла, что ничего о нём не знаю. Вот ноль полный. Впрочем, я тоже секретами делиться не спешила, но Костя интересовался моей жизнью, а я его – не очень. Байка о мафиози не в счёт. Глупости, как мне кажется.
Но то, о чём девочки трепались в перерывах, наверное, правда. Да и по нему видно: бармены на таких машинах не ездят. И бармены не распоряжаются, чтобы видеокамеры по клубу убирали. А ещё не запугивают охранников адвокатами.
То, что он перешёл в категорию «мой мужчина», получилось спонтанно. Я подумала так всего один-единственный раз и всё: мозг по-другому Громова воспринимать отказывался.
Мой мужчина. Я крутила эти слова и так, и эдак. Рассматривала на свет своей души и никакого дискомфорта не испытывала.
Пусть я фальшивая, но всё же невеста. И то, что он проводит с нами время, тоже о чём-то говорит. А то, что он бросил всё и кинулся нам с Вовкой помогать, вообще было выше всяких слов. Он делом доказывал, что на него можно положиться.
Возможно, только как на друга. Я не очень-то обольщалась, но понимала: во мне вспыхнула надежда. Дурацкое иррациональное чувство. Видимо, я не все розовые очки растеряла, пока жила с матерью и Денисом.
Но что об этом думать? Михайловна права: всю жизнь в раковине не просидишь. А если да, то есть величайшая вероятность остаться одной. А я не об этом мечтала. У меня на жизнь совершенно другие планы были.
Почему Костя не мог быть милым ботаном? Как мой папа, например? Как Павлик из клуба? Тогда бы я не так сторонилась его. Наверное.
Они съели весь пирог. Подчистую. Накинулись, как два волка, дурачились. Вовка пытался кусок полностью в рот пропихнуть, чуть не подавился, за что получил нагоняй от Кости.
– Не спеши. Никто у тебя не отнимет, – сказал он, подливая чая. – И давай всё же последний кусок маме оставим.
Я снова испытала чувство вины. За обман. Если бы Костя был внимательнее, он бы давно заметил, как Вовка каждый раз вздрагивает, когда он слово «мама» произносит.
Для нас мама – это наша мама. Никак не Соня. Но партизан меня не выдавал, хоть и пару сердитых взглядов я за вечер поймала.
Почему я не признавалась – сама не пойму. Может, потому что тогда пришлось бы объяснять, где наша общая мама и почему Вовка живёт со мной. А я пока не была готова падать Громову на уши и жаловаться.