— Не обижайся на меня, — Старшая была невероятно докучливой особой, — у меня никогда не было секретов от Августино.
— Уходи! — девушка нервно подскочила и с воем рухнула обратно на матрас — батистовое одеяло было для Николь как крупнозернистая наждачка. Она проскулила в подушку, — Самида, оставь меня. Я не обижаюсь, честно-честно.
— Августино сказал, — Самида упрямо открыла баночку, — что если ты откажешься, то придет Арни и вылижет тебе зад.
— И как мне это поможет? — девушка приподняла голову и скривилась.
— Никак, — Старшая кротко улыбнулась.
— Веди Арни, — девушка прошипела злобной гадюкой, — я не против его языка.
Самида стушевалась и удивленно вскинула черненные брови — она не ожидала подобного ответа от измученной жертвы Августино. Николь уяснила еще кое-что для себя — нельзя вестись на манипуляции вампира.
— Но… — в глазах Самиды промелькнула тень.
— Я все сказала, — Николь упала обратно на подушку и закрыла глаза.
Фамильярка со скрипом закрутила крышку и бесшумно выскользнула из комнаты, оставляя после себя приторный запах майской розы и пачули. Через долгих пять минут к Николь заглянул Арни, и в щеголеватом насмешливом юнце нельзя было узнать пыхчащего идиота в ошейнике. Его волосы были прилизаны по ровному пробору, а обтягивающие брючки и приталенная белая рубашка выгодно подчеркивала его стройную фигуру.
— Ну, здравствуй, — юноша оскалился и начал закатывать рукава, — давно у нас не было такой своевольной крошки, как ты. В тебе и правда есть потенциал.
Николь никак не отреагировала на его заигрывания, продолжая лежать, утыкаясь носом в подушку. Она подозревала, что любое сказанное слово будет использовано против нее, потому что Августино понравилось стегать ее хлыстом, и он будет выискивать любые возможности, чтобы опять затащить ее в подвал.
Арни с шумом рухнул на кровать и наклонился к расслабленным ягодицам девушки с ехидной улыбочкой. Он коснулся кончиком языка кровавой полоски, и Николь глухо шикнула — под кожу медленно вошла ржавая игла. Юноши хмыкнул и небрежно мазнул влажными губами по другому шраму. Николь дернулась и вскрикнула.
— Ты еще долго не сможешь сидеть, — Арни размял челюсть, — сама себе хуже делаешь.
С последними словами юноша приложился к заднице поскуливающей Николь и приступил вылизывать опухшую кожу с жестоким и остервенелым нажимом. Даже тугой прут теперь казался девушке не такой пыткой, как мягкий и влажный язык юнца. С Николь сдирали кожу металлической щеткой, соскабливали корочки ран острыми камнями и поливали царапины кислотой. Она зажала край подушки в зубах, и без зазрения совести закричала в взбитый пух, который дружественно приглушал ее вопли. Мир сузился до пульсирующей красной точки боли, и в мозгу начали лопаться нити, связывающие ее с реальностью. Это был момент некоего освобождения, когда страдание обретает очертания и цвет, и даже быстротечное время спотыкается и падает в бездну пустоты. Николь узрела звенящую вечность, которая скрывается за болью и стыдом — она была безликой и равнодушной, с холодными сияющими звездами вместо глаз. Вампиры, фамильяры и люди сами придумали ей смысл, оплели узорами тайны и раболепства, но именно этим безразличием она и притягивала всех, обещая сделать каждого своим умиротворенным слугой, у которого нет смысла, цели и сожаления об ошибках. В бессмертии можно познать нирвану, которая недоступна для человека. Мгновение, и Николь вновь орала как резаная свинья во влажную и соленую подушку.