Я не знала, что еще ему сказать, потому что единственный аргумент он отмел, словно пушинку. Но согласиться я с ним не могла — как можно пройти мимо беды другого? Моих соседей. Разумеется, Аскеты особо никогда не жаловали нас, но они, как и Лесные чада, никого вообще не жаловали. Но и не вредили, и я умела это ценить. И они не бросили Льюиса, он умер не один. Так как я могла?
Меня пробрал мороз от тяжелого взгляда Аттикуса.
— Я не собираюсь перед вами оправдываться, — в тон сказала я. — И я не просила за мной следить. Вы что, шли за нами по всем подземельям?
Он вздохнул, и одновременно с долгим вздохом дернулись ворота форта. Мы молча наблюдали, как на улицу выходят потрепанные Аскеты и опускаются на землю. На нас они если и смотрели, то не слишком заинтересованно, наверное, просто устали. Мне не нужна была благодарность, я ведь даже не успела ничего сделать. Все Аттикус со своей магией Тени и равнодушием с саму Фристаду.
— Видите, сколько их осталось? — тихо спросила я. — В форте служит много людей, и многие так и не пережили сегодняшнюю ночь.
Я присела на все еще теплый камень парапета и перевела дух. Все планы рухнули к Олоре и Айре. Но откуда появилось так много восставших в форте? И почему так спокойно было в общине, где тревожный звон колоколов в башнях Аскетов? Восставшие редко далеко отходили от мест своего последнего упокоения, но то, что я увидела, навевало на мысли о зове. Зове той самой проклятой Книги. Серый бог ее возьми, значит ли это, что она в городе, раз восставшие поднялись именно в форте? Или всему виной Вольфгант, пришедший поговорить с Самуэлем?
Глава восемнадцатая
— Чем вы их так? — спросила я, только чтобы дать голове время переварить все вопросы. Тени никогда не расставались со своими тайнами, и на прямой ответ на этот вопрос, как и на предыдущий, я вовсе и не рассчитывала.
— Магией, — коротко ответил Тень. — Восставших можно убить огнем и магией. И освященной водой, разумеется.
Голос Аттикуса постепенно менялся и становился мягче и спокойнее, хоть он и был по-прежнему на меня зол.
Ну, разумеется. Я криво улыбнулась и кивнула.
Это был не слишком подходящий для разговора миг. Мы наблюдали, я — с замешательством, а Аттикус — с видимым равнодушием, как Аскеты, устало привалившись к теплому камню, шептали молитвы об убиенных. Нервное возбуждение резко схлынуло, и я почувствовала, как холодеют руки. Горожане никогда не любили Аскетов, хоть они и принимали на себя основной удар, я недолюбливала их за фанатизм и излишнюю жестокость. Но именно они и Аттикус не позволили восставшим выйти на улицы Фристады и разбрестись кто куда.