– Хочешь лепешечку, а? Медовую?
Хочу, взвыл несчастный.
– Заслужил. Лови!
Взяв из плетеной корзины лепешку, больше похожую на пиршественное блюдо, выпеченное из теста, женщина швырнула лакомство псу. Это потребовало от кормилицы сноровки площадного акробата и силы дискобола. Лязгнув зубами, центральная голова пса поймала лепешку на лету. Миг, и еда исчезла в пасти без остатка.
– Молодец! Лови!
Вторая лепешка досталась левой пасти.
– Лови!
Третья лепешка тоже досталась левой пасти.
– Нет, так не пойдет. Еще раз сунешься, будешь голодать. Понял?
Не понял, гавкнула левая пасть. В смысле, не поняла. Центральная голова аккуратно прихватила голову-ослушницу за загривок, сжала клыки, потрясла. Поняла, согласилась левая. И не шевельнулась, когда последняя лепешка – самая сладкая, самая вкусная! – досталась этой мерзавке, правой голове.
– Все, – женщина продемонстрировала псу пустую корзину. Кормилица не зря взяла запасную лепешку, памятуя о конфликте голов. – Больше ничего нет.
Корзина, предположил пес.
– Обойдешься. Скоро будет каша с мясом. Иди на берег, Харон уже везет твою миску.
Пес вздохнул. Харону он не доверял. Когда старый лодочник вез в царство мертвых очередную партию теней, он довозил их в целости и сохранности, не потеряв ни одной. Но миска с кашей неизменно добиралась до пса, утратив добрую треть содержимого. Лодочник утверждал, что так и было. Лучше бы Харон молчал – когда он оправдывался, от него несло вареным ячменем и мясом, слегка обжаренным на углях.
– Радуйся, сестричка, – сказали за спиной женщины. – Забавляешься?
Пес зарычал.
– Не любит он меня, – пожаловался Гермий, выступая из багровой мглы. Змеи жезла нервно шипели, стреляли язычками в сторону трехголовой собаки. – Каждый день мимо него шастаю: туда-сюда, туда-сюда. Тружусь, вожу, все ноги сбил. А он рычит. Хорошо хоть, не бросается.
– Почему ты не зовешь меня тетушкой? – спросила женщина.
Гермий удивленно воздел руки:
– О, Персефона! Тетушка ты мне по мужу, моему дядюшке Аиду. А сестра ты мне даже два раза – сводная по нашему общему отцу Зевсу и двоюродная по твоей матери, благой Деметре, вышедшей с Зевсом из одной утробы. Оставим Зевса в покое, ограничимся Деметрой. Мне всегда казалось, что тебе приятней считать родство по прекрасной и благородной женской линии, нежели по мужской, отвратительной и похотливой. Особенно после того как дядюшка Аид похитил тебя без спросу. Я не прав? Только скажи, и я стану звать тебя хоть бабушкой!
– Ты болтун, – рассмеялась Персефона. – Замолчи, я не хочу быть твоей бабушкой!