Которые могли — по слухам — видеть грани мыслей также, как я видела грани в пространстве.
— Поскольку Эва-Каталина несовершеннолетняя, я буду присутствовать при допросе, — сообщил ректор.
— Конечно, — насмешливый голос и… мою руку обожгло, а я закрыла глаза, чтобы скрыть выступившие слезы.
Дальнейшее запомнила плохо.
Воздействие дознавателя, его вопросов и обрушившихся на меня новостей сделало мой разум затуманенным, а сердце — болящим.
Сколько это продолжалось?
Ровно до тех пор, пока господин Мору не взял осторожно у меня с ладони ставший серым булыжник и не произнес вроде бы немного потеплевшим голосом:
— Могу предположить что ты не причастна.
Встряхнула головой, а потом подалась вперед, частя от волнения:
— Я должна увидеть родителей. Мне же положены посещения? Возможность поговорить? Должна же я понять, что происходит… И когда назначили суд? Над ними будет суд? Конечно, все разрешится еще раньше, но…
— Боюсь, что это не так просто, — поморщился дознаватель, — Пока расследование продолжается, мы не можем позволить никаких встреч, а что касается суда…
Он замолчал, и я повернулась к ректору, надеясь что тот пояснит:
— Такие дела решаются лично Его Величеством, — вздохнул тот, — Но я тоже верю, что это какое-то недоразумение и во всем разберутся…
Он замолчал, а я прикусила губу до крови.
Уверенным Севаро-Мартин да Фарос не выглядел. Что касается Его Величества… вряд ли мне стоило допускать такие высказывания даже в мыслях, но я всегда считала нашего короля чрезмерно жестоким и… пугающим. Безусловно, этого требовало само королевство — весьма обширное и привлекательное для агрессоров и тварей завесы.
Но лучше бы был суд.
— В любом случае я не могу здесь оставаться и делать вид что ничего не происходит, — сказала глухо, — Я должна вернуться в столицу, в свой дом.
— Нет, — на непроницаемом лице дознавателя я больше не видела сочувствия, — В доме идут тщательные обыски… Во всех домах вашего рода — и загородных тоже. И присутствие посторонних…
— Тогда постоялый двор! Что угодно! — я вскочила, чувствуя зарождающуюся истерику.
— Я не могу позволить, — вмешался ректор. — Я отвечаю за своих студентов так же, как любой опекун, а тебе всего двадцать…
— Мне осталось всего полгода до совершеннолетия, — прошипела. — И не думаю, что у меня прибавится за это время мозгов или ответственности.
— Тем не менее господин ректор прав — из академии вам пока не стоит выходить, — припечатал Моро.
И тут меня осенило. Как же я сразу не подумала? Мой брат! Наследник нашего рода, мой обожаемый старший брат!
— Питер-Дамиен может выступить моим опекуном! Когда вы его вызовете и проверите, то убедитесь, что он ни при чем — и мы вместе разберемся… — я почти захлопала в ладоши, но, заметив, как переглянулись мужчины, замолчала.