— Замолчите! — не выдержала я. — Ничего не было! Это так не работает!
Голос мой зазвенел в наступившей тишине. Меня снова трясло, но не от холода — меня бросило в жар.
— Э, вон что! — протянул дознаватель. — Что же ты, госпожа сердобольная ведьма, времечко-то назад не отмотала? Ради ребенка ведь все! Безвинно страдающего…
Все было игрой, абсолютно все. Для них происходящее — развлечение. Ведь знают же, что никуда не денусь. Раз мое слово ничего не стоит…
Но и молчать было невыносимо.
— Это так не работает, — повторила я.
— Конечно, не работает, — согласился дознаватель. — Без денег-то как же? Без денег и мельничное колесо не закрутится.
Я хотела возразить, но он ударил кулаком по столу, вскочил со своего стула и, глядя на меня сверху вниз, заорал:
— Хватит нам сказочки рассказывать, отродье ведьмино! Хочешь остаться чистенькой? Не получится! Думаешь, тут все дурачки?! На дыбе не так запоешь!
Надо было ответить гордым взглядом, сохранить достоинство, дать понять этим мерзавцам, что запугивать слабую женщину — низко, нечем тут гордиться. Может быть, не проведи я ночь в холоде и страхе ожидания в темной камере, сил бы и хватило. Хотелось бы в это верить.
Но тогда сохранить лицо не вышло. Из глаз сами собой хлынули слезы. От неожиданности, от испуга, от обиды…
Дознаватель молча сел, давая мне время прочувствовать собственную беспомощность. Потом продвинул по столу в моем направлении кружку. Сочувствие в его взгляде было таким натуральным, что захотелось выть и зашвырнуть этой кружкой собеседнику в лицо. Не может человек так меняться в считанные мгновения!
— Бесполезно пытаться разжалобить дознавателя, Милика, — сказал он спокойно. — Ты же понимаешь, что выход у тебя только один.
Разве? Есть какой-то выход? Я посмотрела на дознавателя, но увидела лишь размытое пятно. Это пятно произнесло ласковым голосом:
— Разумеется, только один: покаяться и принять справедливую кару. Быстро и по возможности безболезненно.
Не хочу кару! За что? Что я сделала?!
Несправедливо!
Не хочу!
— Ну, так что, Милика? Голос отнялся?
— Вы приказали молчать, — напомнила я.
— Милика, Милика, — с сожалением проговорил дознаватель. — Никак не хочешь по-хорошему. Как ты не поймешь, что для тебя осталась последняя возможность? Просто сознайся сама, это облегчит твою участь. Думаешь, мне хочется отдать тебя палачам и потом смотреть, как они ломают тебе кости, портят такое красивое тело…
— Так не отдавайте, — прошептала я, хоть и понимала, что это снова игра.
— Без твоего признания я бессилен… Думаешь, выдержишь? — снова сочувствие, от которого становится только хуже. Мне даже думать не хотелось над вопросом дознавателя.