В растворенную им дверь заглянем и мы в кабак. Фу! Какая пропасть народа! Сколько здесь людей! И почто это иные с песнями сидят, а иные со злобной бранью? Не дом ли это умалишенных? И отчего здесь еще дым такой и смрадный запах?
И что же? Все это, противное чувству человеческому, пьянице приходится как раз по душе, и потому он так поспешно, так охотно ходит в питейный дом, где из-за стойки посматривает человек в хорошей одежде, готовый уже к услугам его и ждет только слова: «Подай вина». Ну и давай, наливай скорее! Пусть бы и так, выпил чарку или две, и довольно; так нет, если от двух повеселее стало на сердце, то от пяти, думает пьяница, еще будет веселее: и вот в глазах его теряется свет, слух наполняется шумом, ему представляется, что земля подымается вверх и горы даже идут кругом.
Вот оно, веселье, которого так искал пьяница, и идет он из веселого дома как бы с завязанными глазами, спотыкаясь и падая, идет и кричит неистовым голосом песню, которую и слушать бывает неприятно хорошему человеку; и с этой песнью приближается к своему дому.
Заслышав еще издалека хриплый голос пьяницы, жена его уже терзается в сердце: «Ох, горе же мое, не житье! Пьяница-то опять налопался! Провалился бы сквозь землю с житьем таким!» Все это приходилось не раз, я думаю, слышать всякому из нас своими ушами и видеть своими глазами, как пьяницу встречает жена: с каким унынием и огорчением она смотрит на него, входящего в избу с бранью! Пьяница тогда готов бывает губу разбить несчастной жене своей. Хотя она и повинуется всем его приказаниям, однако пьянице никак не угодишь: то не ладно ему, и другое не ладно, и прибитая жена должна наконец удалиться от него. Горе и детям его, бедняжкам!
Они, как равно от разбойника, от него прячутся, кто на печку, кто на полати, и сидят, дрожат от страха, проливая слезы о матери, которая с ревом и бранью ушла из избы.
Не лучше бывает, если мать остается при них: в нее летят со стола и чашка со щами, и жбан с квасом, а мало того — таз и нож, и все, что попало в руки пьяницы. И вот когда междоусобная война стихает, победитель предается покою, им овладевает сон, и он валяется на полу, а иногда еще в блевотине: любезно тогда на него смотреть? Я думаю, он и жене тогда бывает столь же отвратителен, как для нас черви, копошащиеся в отхожих местах.
Но мы посмотрим еще, что дальше делается с пьяницей: вот он встает поутру с чугунной головой, руки у него дрожат, и он принужден бывает опохмелиться, и, если есть на что, то жди того, что он перепохмелится и опять такой же сочинит бунт; но горе, если и не на что, особенно, если предупредительная жена успела спрятать и запереть все, что можно унести в кабак; пьяница хватает топор и, как разбойник, ломает все, что делает ему преграду к пьянству, и если жена осмелится еще держаться за свое добро и не давать нести в кабак, то бьет ее не на живот, а на смерть, — и зубами рвет руки ее, как злая собака.