И он крепко прижал ее к себе.
- Батюшки, ты же мокрый насквозь! - ощупала пальцами сырую свиту княгиня. - Случилось что?
- Комонь крючконосого меня в реку скинул, - признался Димитрий.
Елена звонко захохотала. Ее князь тяжело вздохнул.
- Снимай, - она начала стаскивать с него свиту.
- С братцем твоим, Давыдом, боролись, - позволяя себя раздевать, рассказал Димитрий.
- Не сильно Давыдку нашего помял?
- Да нет, он мне навалял.
Елена стащила порты и, резко выпрямившись, внимательно посмотрела мужу в глаза:
- Ну, и зачем поддался?
Ее вопрос сладким медом затек в уши Димитрия: одна она догадалась, а и боя не видела.
- В обиде он большой был: за тебя дулся. Подружиться по-другому никак нельзя было, пришлось на землицу падать.
Елена опять задорно рассмеялась.
- Вышата! Вышата! - Первак озабоченно дергал воеводу за рукав. - Слышишь, княгиня рыдает?
- Слушай, отстань, - сонно пробормотал дядька. - Не плачет она, а хохочет. Видно, рубаху мокрую нащупала. Спать давай.
Димитрий гладил Ретивого по шелковистой гриве, приветливо заглядывал в бездонные карие глаза:
- Отдыхай, натерпелся. Славный ты комонь, лучше у меня и не было.
Елена тихо подошла к мужу и тоже ласково потрепала коня по лоснящейся шее.
- Как домой доберемся, ты, князь, Ярого забирай: тебе нужней. А уж я Ретивого выхаживать стану. Люб он мне. Добрый комонь.
- А этого куда ж девать, тоже справный, - указал Димитрий на пасущегося поодаль Прыгуна. - Я, вроде, к нему приловчился, теперь уж не скинет.
Елена вдруг гневно сверкнула очами:
- А этого прочь отсылай, чтоб и духу его рядом не было! Нам из-за озера ничего не надобно, - она бросила злой взгляд на северо-запад.
- Вот это да! - озадаченно подивился Димитрий. - Комонь-то причем, вон травку мирно щиплет. Крючконосый-то в жеребцах знал толк, знатного комоня выбрал, такого поищи - не найдешь.
- Коли хочешь мне больно сделать, так оставляй, катайся.
- Хитро поддеваешь, - начал упрямиться князь, но, увидев в глазах у Елены слезы, махнул рукой. - Ладно, отошлю.
- Акулька сказывала, что тебе из Бежска кожух медвежий пожаловали, так и одёжу эту проклятую тоже прочь убери, - не унималась Елена, - я тебе новый подарю.
- Вот ведь старая кошелка, язык что помело, уже и про кожух успела растрепать!
Кожуха Димитрию тоже было жаль: он из забитой им в честной схватке медведицы. В этой рухляди [1] он видел свою ловчую удачу и богатырскую удаль. Не каждый день один на один на разъяренного зверя выходишь. Если бы это был просто каприз жены, князь никогда бы не уступил. Он не любил, когда им помыкали, даже мать, и, чувствуя давление, всегда проявлял упрямство. Но здесь другое дело - это не каприз, не желание показать власть или силу своих женских чар, это жгучая ревность, которая царапала, терзала Елену изнутри. И в удалом жеребце, и в добротной шубе - везде княгине чудилось присутствие соперницы. Димитрий не хотел огорчать водимую и сдался: