Ермила явился очень быстро, вид у него был растерянным и даже встревоженным. Верткий боярин пристально вглядывался в лицо Настасьи, пытаясь определить настроение княгини. «Успели ему напеть, что здесь случилось? Да, конечно, напели, вон, глазки как бегают, — Настасья тоже стала изучать собеседника. — Волнуется. Как он там сказал: «Многое на меня поставлено?» Вот и настало время узнать, что именно. Невозможно в темноте тыкаться, что слепому котенку». Настасья махнула холопке не закрывать дверь, чтобы не создавать кривотолков, но сама подошла к окну, призывая и Ермилу отойти от стены, за которой так удобно пристроить ухо.
— На ком князь должен был жениться? — медленно проговорила она.
— И об том уж выболтали, — сокрушенно покачал боярин головой.
— Скажи, я знать хочу, — Настасья старалась держаться прямо, говорить сдержанно, отстраненно, но голос предательски дрогнул.
— Ни на ком он не собирался жениться, — небрежно махнул рукой Ермила, словно разгоняя невидимых мух, — так, во хмелю взболтнул, мол, коли княжна какая не сыщется, так он и на боярской дочке не прочь жениться.
«На боярской, значит, не зазорно, а на мне срамно», — болью отозвались в Настасье слова Ермилы.
— И кто та боярышня?
— Ну… дочке Домогоста Воиславова, вроде как, подмигнул. Да подпоили его там, вышла эта толстозадая, покрутилась пред ним, чарочку поднесла, князь да и ляпнул, не подумавши. Уж как просил, как говорил ему: княже, негоже в дно чарке заглядывать, уж пора и образумиться.
Ермила юлил, но Настасья поняла, что все гораздо серьезней: и сговор был, и свидетели того были, и надежда Домогоста была, что внуки его княжичами по терему бегать станут.
— И князь бы женился, да ты ему помешал, верно?
Ермила сначала удивленно вскинул брови, а потом хитро прищурился:
— Налету все ловишь. А что мне оставалось делать? Правой рукой князя Домогост бы сел, как-никак тесть, а я не у дел бы оказался, а ежели бы с Всеволодом чего случилось, так и вовсе задвинули бы. Мне об своем животе думать надобно. Жизнь моя в твоих руках, — Ермила нервно дернул шеей, — а ты не можешь князя соблазнить. Подошла бы, ручками белыми приобняла, приласкала, а ты, что дурная, бражкой плескаешься.
Настасья почувствовала себя породистой кобылой, за которую заплатили немало, а она возьми, да и захромай. Сейчас Ермила сбросил маску почтения, и не скрывал высокомерного превосходства. Он не был ей ни другом, ни союзником, у него свой корыстный интерес.