Настасья держалась, но тоже прикрыла ладонью набежавшую улыбку.
— Ну, тятя! — возмутилась Прасковья, обиженно надувая губы.
— Чего «тятя»? Умойся пойди.
— Пускай побудет, для первого раза ладно подвела, — вступилась Настасья.
И опять очи встретились. Настасья выронила ложку, наклонилась поднять, Всеволод тоже наклонился, неловко стукнулись лбами. Тут же распрямились, краснея.
— Мы на торг сегодня с мачехой пойдем, — что-то уловила Прасковья, сразу пытаясь вклиниться и перетащить внимание.
— Мачеха-то пойдет, а тебе чего там делать, я те подарки уж привез? — с легкой досадой перевел взгляд на дочь Всеволод.
— Я просто посмотрю, я купить ничего просить не стану, — взмолилась Прасковья.
— Уж знаем, как оно у тебя бывает, не раз уж так впросак попадал, — не сдавался Всеволод.
— Пусть сходит, — заступилась Настасья, — и мне веселей. Верно, Прасковья?
— Ладно, ступайте, — смилостивился князь. — Вот, — он отцепил от пояса и положил на стол тугой кошель, — может чего прикупить захочешь, — указал он Настасье.
— У меня есть, не надобно, — смутилась она.
— Бери, — не терпящим возражения жестом пододвинул он кошель к жене.
Настасья протянула руку взять, кончики пальцев на мгновение встретились. А у Всеволода они теплые, шершавые. Вспомнилось венчание. «Чего ты, дуреха, краснеешь, ты ж ему «никто», — заругалась на себя княгиня, — влюбишься, сильней страдать станешь».
В растрепанных мыслях и чувствах Настасья вышла из-за стола. Нянька у порога горницы приняла Ивашку.
— Скажи, Ненила, а как звали… ну, того боярина, из Бежска, — сильно краснея, спросила Настасья.
— Найденом, кажись, уж не помню я. Настасьюшка, не думай ты о том, ни к чему это.
— А во Христе? — уже тверже произнесла Настасья.
— Того уж никто и не упомнит, — отмахнулась нянька.
«Как же за него помолиться, ежели имени не знаешь?»
Под охраной гридней Настасья с Феклой и Прасковьей отправились на торг.
[1] Братина — большой сосуд, пускаемый по кругу, и каждый участник пира должен отхлебнуть в знак единения и согласия.