Фирел сидел за столом с неизменным бокалом виски. В неизменной серой рубашке. Пиджак знакомо валялся в кресле — видимо, это привычка, тоже неизменная. Странная привычка, идущая вразрез с образом консервативного педанта. Впрочем, как и весь его кабинет. Если бы не знала — ни за что бы не поверила, что этот бардак принадлежит Фирелу. Едва я вошла, он бросил ничего не значащий взгляд, и тут же принялся листать какие-то бумаги на столе, подчеркивая пренебрежение. На переносице залегла жесткая складка.
— Добрый вечер, Мелисса, — он не оторвался от листов. — Вы хотели говорить со мной. Я вас слушаю.
Будто ничего не случилось, будто я не стояла перед ним полуголая. Я жадно вглядывалась в его лицо, надеясь уловить хоть что-то, малейшую перемену. Но поиски были тщетны. И я просто молчала, не понимая, что ему сказать. Я впрямь надеялась, что говорить не придется. Мой вид довольно красноречиво и неприкрыто вопил о том, зачем я здесь, но, видимо, кому угодно, только не Фирелу.
Он поднял голову:
— Если вам нечего мне сказать — скажу я. Мне доложили, что вы сегодня отключали коммуникатор. Это правда?
Конечно, коммуникатор! Что же еще может интересовать его в данную минуту. Внутри закипало возмущение. Я мучительно хотела, чтобы он хоть как-то отреагировал. Что уж там, я хотела, чтобы он смотрел на меня так, как аль-Зарах. Чтобы говорил как аль-Зарах. Правда хотела, каким-то порочным женским естеством. Не потому что это моя работа, а потому что это мое желание. Он нравился мне с тех пор, как я увидела его досье. Но только сейчас поняла, насколько. Не могла обозначить, чем именно, у меня не было опыта, лишь гребаная теория, но его холодность причиняла почти физическую боль. Как невыносимая сладкая мука, потому что его присутствие разгоняло кровь. Я вспоминала его поцелуи, его руки и поймала себя на том, что шумно и сбивчиво дышу сквозь приоткрытые губы. Неужели его это не трогает?
— Нет, — я будто ответила сама себе. Сглотнула и покачала головой.
— Это ложь.
Я опустила глаза. Просто молчала, чувствуя себя школьницей, которую отчитывают за курение в туалете. Или за слишком короткую юбку.
Фирел оторвался от бумаг и пристально смотрел на меня:
— Зачем вы это сделали? Не отрицайте, вы это сделали.
Метод Дарки совсем не работал. Я «оторвала руку», но никто не поверил что она не моя. Отпираться было бессмысленно — Фирел не тот человек, которого можно водить за нос. Но я не знала, что соврать.
Я с вызовом посмотрела ему в глаза:
— Хотела почувствовать себя в одиночестве.
Это было правдоподобно. В определенном смысле. Порой я отключала коммуникатор, чтобы «спрятаться». Еще тогда, до Центра. Отец несколько раз искал меня, потом ругал. Говорил, что едва не поднял полицию. А я просто бесцельно слонялась по улицам или сидела у Дарки. Странное ощущение. Когда отключаешься от инфосети, возникает чувство отрезанности от мира, даже если вокруг многолюдно. Будто тебя запирают в стеклянном шаре, в который не проникают звуки. Кажется, даже воздух туда не проникает. Ты будто задыхаешься и ловишь себя на мысли, что мечтаешь только о том, чтобы вновь влиться в информационный поток. И, возвращаясь, испытываешь настоящее облегчение. Даже если весь день коммуникатор выполняет лишь функцию часов и не принимает ни одного оповещения. Но сегодня я ничего этого не ощутила. Я об этом попросту забыла. Некогда было слушать свое одиночество.