Я стоял, положив ладонь на спинку его кресла. Его стол был завален бумагами, среди которых было несколько писем с широкой черной каймой, которые я уже видел прежде. Я заметил это, но, поскольку был возбужден, они не вызвали у меня никаких ассоциаций, ибо я просто не был на это способен; но черная кайма привлекла мое внимание. И еще я заметил, что он тоже бросил на них быстрый взгляд и одной рукой смахнул их в сторону.
— Филипп, — сказал он, отодвигая стул. — Ты, должно быть, болен, мой бедный мальчик. Очевидно, мы совсем не заботились о тебе; ты болен серьезнее, чем я предполагал. Позволь мне дать тебе совет: ложись в постель и постарайся уснуть.
— Я совершенно здоров, — ответил я. — Отец, не будем обманывать друг друга. Я не такой человек, чтобы сходить с ума или видеть призраков. Я не могу сказать, что именно обрело надо мною власть, но для этого есть какая-то причина. Ты делаешь или планируешь что-то, во что я имею право вмешаться.
Он резко повернулся в кресле, и его голубые глаза коротко вспыхнули. Он был не из тех, кто мог позволить подобное обращение с собой.
— Хотелось бы узнать, что дает моему сыну право вмешиваться в мои дела. Надеюсь, я пока еще сам в состоянии справляться с ними.
— Отец, — воскликнул я, — неужели ты не хочешь услышать меня? Никто не может обвинить меня в том, что я был неучтив или неуважителен. Однако я имею право высказывать свое мнение, и я воспользовался им, но это — совсем другое. Я здесь не по своей воле. Что-то более сильное, чем я, привело меня сюда. Ты замыслил что-то, беспокоящее других. Я не вполне понимаю, что говорю. Это не то, что я хотел сказать; но ты понимаешь смысл моих слов лучше, чем я. Кто-то — кто может говорить с тобой только через меня, делает это сейчас; и я знаю, что ты это понимаешь.
Он смотрел на меня, бледный, его рот чуть приоткрылся. Я, со своей стороны, почувствовал, что он понял смысл моих слов. Внезапно, мое сердце замерло, так что я начал терять сознание. Все поплыло у меня перед глазами, все закружилось вместе со мной. Я стоял прямо, держась за спинку кресла; затем меня охватила страшная слабость, и я опустился на колени, потом, кое-как добравшись до ближайшего стула, я поднялся на него и сел, закрыв лицо руками, с трудом удерживаясь, чтобы не разрыдаться от внезапно прекратившегося странного приступа, от схлынувшего напряжения.
Некоторое время мы молчали, потом он заговорил, но голос его слегка дрожал.
— Я не понимаю тебя, Фил. Ты, должно быть, вбил себе в голову какую-то фантазию, которую мой менее развитый интеллект… Скажи то, что ты хочешь сказать. Что тебя не устраивает? Неужели это все… это все из-за этой женщины, Джордан?