Я добрался до дома, сам не помню как, но в моем сознании уже не было никакого сомнения в том, что в этих развалинах обитает нечто. Мой скептицизм рассеялся, подобно туману. Я был столь же твердо уверен, что там что-то есть, как и Роланд. Я ни на минуту не стал притворяться перед самим собой, будто был обманут; там присутствовали движения и шумы, которые я понимал, — треск маленьких веток на морозе и маленькие камешки гравия на дорожке, которые иногда производят очень жуткий звук и озадачивают вас вопросом, кто это сделал, при отсутствии настоящей тайны; но, уверяю, все эти маленькие движения и звуки в природе совершенно не влияют на вас, когда она присутствует. Их я понимал. Вздоха — нет. Это не было чем-то природным; в нем был смысл, чувство, душа невидимого существа. Это — то, перед чем трепещет человеческая природа, — существо невидимое, но обладающее ощущениями, чувствами, способностью как-то выражать себя. У меня не возникло прежнего желания повернуться спиной к месту таинственного происшествия, которое я испытал, идя в конюшню; но я почти побежал домой, побуждаемый желанием сделать все, что нужно было сделать, приложить все силы к тому, чтобы найти его источник. Когда я вошел, Бэгли, как обычно, был в холле. Он всегда был там днем, и всегда с занятым видом, но, насколько я знаю, никогда ничего не делал. Дверь была открыта, так что я поспешил войти, не задерживаясь, переводя дыхание; но его спокойный вид, когда он подошел, чтобы помочь мне снять пальто, сразу же успокоил меня. Все непонятное исчезло, превратилось в ничто, в присутствии Бэгли. Глядя на него, нельзя было не удивляться тому, каков он; пробор в его волосах, его белый шейный платок, покрой его брюк, — все это было прекрасно, словно произведение искусства; но вы могли видеть, что это — реально, и это все меняло.
— Бэгли, — сказал я, — я хочу, чтобы ты пошел со мной сегодня ночью на охоту.
— Браконьеры, полковник? — спросил он, и искры удовольствия мелькнули в его глазах.
— Нет, Бэгли, гораздо хуже, — ответил я.
— В котором часу, сэр? — спросил он, хотя я еще не сказал ему, на что именно мы собираемся охотиться.
Было уже десять часов, когда мы отправились в путь. В доме царила тишина. Моя жена была с Роландом, который оставался совершенно спокоен, — сказала она, — и который (без сомнения, лихорадка уже прошла) чувствовал себя лучше с тех пор, как я приехал. Я велел Бэгли надеть поверх вечернего сюртука толстое пальто и сам надел крепкие сапоги, потому что земля была как губка, а то и хуже. Разговаривая с ним, я почти забыл, что мы собирались делать. Было еще темнее, чем вчера, и Бэгли держался близко ко мне, пока мы шли. В руке у меня был маленький фонарь, который отчасти помогал нам ориентироваться. Мы дошли до поворота тропинки. С одной стороны располагалась лужайка, из которой девочки сделали площадку для крокета, — чудесная лужайка, окруженная высокой живой изгородью из остролиста, которому было лет триста или даже больше; с другой — развалины. Я решил, что лучше всего остановиться здесь и перевести дух.