Но самым странным было то, что я не мог встретиться с Роландом лицом к лицу. Я не сразу поднялся к нему в комнату, как это было бы естественно. Этого девочки никак не могли понять. Они увидели, что в этом есть какая-то тайна.
— Мама пошла прилечь, — сказала Агата. — Он вел себя ночью очень спокойно.
— Но ведь он так хочет видеть тебя, папа! — воскликнула маленькая Джини, как всегда, мило обнимая меня обеими руками.
В конце концов, мне пришлось пойти, но что я мог ему сообщить? Я мог только поцеловать его и сказать, чтобы он не волновался, — что я делаю все, что могу. В терпении ребенка есть что-то мистическое.
— Все будет хорошо, правда, папа? — сказал он.
— Дай Бог, чтобы это было возможно! Я надеюсь на это, Роланд.
— О да, все будет хорошо.
Может быть, он понимал, что, несмотря на мое беспокойство, я не могу оставаться с ним. Но девочки были удивлены больше, чем можно описать словами. Они смотрели на меня широко раскрытыми глазами.
— Если бы я заболела, папа, и ты остался со мной только на минуту, ты бы разбил мне сердце, — сказала Агата.
Но мальчик понял меня. Он знал, что по собственной воле я бы этого не сделал. Я заперся в библиотеке, где не мог найти покоя, и продолжал ходить взад и вперед, словно зверь в клетке. Но что я мог поделать? А если я ничего не смогу сделать, что станет с моим мальчиком? Это были вопросы, постоянно сменявшие один другой в моей голове.
Симсон прибыл после ужина, и когда в доме воцарилась тишина, а большинство слуг улеглось спать, мы вышли и встретили доктора Монкриффа, как и было условлено, при входе в долину. Симсон, со своей стороны, был склонен иронизировать над доктором.
— Если предстоят какие-то заклинания, я, знаете ли, уйду, — сказал он. Я не ответил. Я его не приглашал, он мог приходить и уходить, когда ему заблагорассудится. Он был очень разговорчив, гораздо более, чем прежде. — Одно я знаю наверняка: это дело рук какого-то человека, — сказал он. — Все это чушь — насчет привидений. Я никогда особо не исследовал законы звука, а в чревовещании есть много такого, о чем мы мало знаем.
— Если вам все равно, — сказал я, — то лучше держите ваши замечания при себе, Симсон. Они не соответствуют обстановке.
— О, идиосинкразию следует уважать, — ответил он. Сам тон его голоса раздражал меня сверх всякой меры. Я удивляюсь, как люди могут терпеть ученых, ведущих себя подобным образом, если вы не обращаете внимания на их хладнокровную уверенность. Доктор Монкрифф встретил нас около одиннадцати часов, в то же время, что и накануне вечером. Это был крупный мужчина с серьезным выражением лица и седыми волосами, старый, но полный сил, и он меньше думал о ночной прогулке в холодную погоду, чем многие молодые люди. У него был фонарь, как и у меня. Мы имели фонари, и были настроены решительно. По пути наверх мы коротко посовещались и разделились. Доктор Монкрифф остался внутри стены, — если можно назвать внутренним пространством место, где имелась только одна стена. Симсон встал сбоку от развалин, чтобы перехватить любого, кто попытается пройти к ним или из них выйти, на чем полностью сосредоточился. Я встал с другой стороны. Стоит ли говорить, что никто не смог бы приблизиться к развалинам незаметно для нас. Так было и в предыдущую ночь. Теперь, когда наши три фонаря горели во мраке, все вокруг казалось освещенным. Фонарь доктора Монкриффа, большой, без затвора, — старомодный фонарь с открытым, украшенным орнаментом верхом, — светил ровно, и лучи его устремлялись вверх, в темноту. Он поставил его на траву в то место, где должна была находиться середина комнаты, если бы это была комната. Обычный эффект света, льющегося из дверного проема, был предотвращен освещением, которое мы с Симсоном обеспечивали с обеих сторон. За исключением этого, все остальное выглядело так же, как и накануне вечером.