Открытая дверь и другие истории о зримом и незримом (Олифант) - страница 54

Что же это значит? О, что это значит? Я снова повернулась к открытому окну в восточном конце и к дневному свету, странному свету без тени, наполнявшему этот освещенный зал, подобный пузырю, который вот-вот лопнет, как нечто ненастоящее. Настоящим местом была знакомая мне комната, где висела эта картина, где стоял письменный стол и где он сидел лицом к свету. Но где же был свет и окно, через которое он проникал? Я думаю, что мои чувства, должно быть, покинули меня. Я подошла к знакомой мне картине, а потом — прямо через комнату, все время волоча за собой мистера Питмилли, лицо которого было бледно, но который не сопротивлялся, а только позволил мне отвести его прямо туда, где было окно, — где окна не было, — где его не было и в помине. «Но где же мое окно? Где мое окно?» — повторяла я. И все это время я была уверена, что сплю, а все эти огни были какой-то театральной иллюзией, в которой присутствовали говорящие люди; и нет ничего реального, кроме бледного, медленно затухающего дня, находящегося рядом и ждущего, когда этот дурацкий пузырь лопнет.

— Дорогая, — сказал мистер Питмилли, — дорогая! Помните, что вы находитесь на публике. Вспомните, где вы находитесь. Вы не должны кричать и пугать свою тетю Мэри. Пойдемте со мной. Идемте, моя дорогая юная леди! Присядьте на минутку-другую и успокойтесь, а я принесу вам лед или немного вина. — Он все время поглаживал мою руку, лежавшую на его руке, и очень тревожно смотрел на меня. — Благослови вас Господь! Благослови вас Господь! Я никогда не думал, что это будет иметь такой эффект, — сказал он.

Но я не позволила ему увести меня. Я снова подошла к картине и посмотрела на нее, не видя, а затем снова пересекла комнату с какой-то дикой мыслью, что если я буду настойчива, то найду его. «Мое окно… мое окно!» — все время повторяла я.

Один из профессоров услышал меня. «Окно! — сказал он. — А-а, так вы были захвачены тем зрелищем, которое появляется, если глядеть снаружи. Оно был устроено на одном уровне с окном на лестнице. Но оно никогда не было настоящим окном. Оно как раз за этим книжным шкафом. Оно вводит в заблуждение многих людей», — сказал он.

Его голос, казалось, звучал откуда-то издалека, и, казалось, он будет звучать вечно; зал плавал вокруг меня в ослепительном сиянии и шуме; дневной свет в открытом окне становился все более серым, ожидая, когда он закончится, и — пузырь лопнул.

Мистер Питмилли отвел меня домой; вернее, это я сама отвела его, слегка подталкивая вперед, крепко держа за руку, не дожидаясь ни тети Мэри, ни кого-либо еще. Мы снова вышли на дневной свет, я — без плаща и шали, с голыми руками, непокрытой головой и жемчугом на шее. Вокруг толпился народ, и мальчик из пекарни, тот самый мальчик из пекарни, встал прямо у меня на пути и закричал: «Красотка!» — остальным: это слово почему-то поразило меня, как прежде его камень — окно, без всякой причины. Но я не обращала внимания на то, что люди пялятся на меня, и поспешила через улицу, опередив мистера Питмилли на полшага. Дверь была открыта, Джанет стояла около нее, выглядывая наружу, чтобы посмотреть на дам в пышных платьях. Увидев, что я торопливо перехожу улицу, она вскрикнула, но я проскочила мимо нее, толкнула мистера Питмилли вверх по лестнице и, задыхаясь, повела его в нишу, где бросился на сиденье, чувствуя, что не могу сделать больше ни шагу, и махнула рукой в сторону окна. «Там! Там!» — воскликнула я. Ах! вот она — а в ней не бессмысленная толпа, не театр, не пузырь, не шум разговоров. Никогда за все эти дни я не видела эту комнату так ясно. В ней был слабый отблеск света, как будто это был отблеск какого-то обычного света в холле, и он сидел напротив окна, спокойный, погруженный в свои мысли, повернувшись к нему лицом. Никто, кроме меня, его не видел. Джанет могла бы увидеть его, если бы я позвала ее наверх. Это было похоже на картину, — все то, что я видела; а атмосфера была полна ничем не нарушаемой тишины. Я потянула мистера Питмилли за руку, прежде чем отпустить его, и сказала: «Смотрите! Видите?» Он бросил на меня самый растерянный взгляд, как будто ему хотелось заплакать. Он ничего не видел! Я была уверена в этом по его глазам. Он был стар, и в нем не было никакого видения. Если бы я позвонила Джанет, она бы все это увидела. «Дорогая! — сказал он. — Дорогая!» — он беспомощно развел руки. «Он был там все эти ночи, — воскликнула я, — и я подумала, что вы могли бы рассказать мне, кто он и что делает, и что он мог бы отвести меня в эту комнату и показать ее мне, чтобы я могла рассказать папе. Папа поймет, он хотел бы услышать. О, не могли бы вы сказать мне, чем он занимается, мистер Питмилли? Он никогда не поднимает головы, пока свет отбрасывает тень, а потом, когда это происходит, он отворачивается, думает и отдыхает!»