Так вот в чем дело!
— Она винит себя, — озвучиваю догадку.
— Да. Она плакала, не переставая, наверное, неделю. Ей нужно думать, что все из-за наркотиков, потому что иначе ты либо прыгнула по ее вине, либо она не поняла, что ты идешь на встречу со своим убийцей, и подтолкнула тебя к необдуманным действиям.
Еще бы она думала по-другому! Мама мне совсем не доверяет.
— Я бы не прыгнула с крыши из-за мамы, — утешающе говорю я. — Я уверена, что вообще не прыгнула бы.
— Я тоже в этом уверена. Поэтому будь особенно осторожна, хорошо?
— Иди сюда.
Я насильно притягиваю сестру в объятия, она не сопротивляется, но все еще напряжена. Надеюсь, сумеет простить мне холодность, потому что это не то, что я чувствую по отношению к сестренке. Больше похоже на то, что я пыталась что-то скрыть и боялась не суметь.
— Мне жаль, что мое отношение этим летом тебя обидело. Но я уверена, что тому есть объяснение, и я его отыщу.
— Не сомневаюсь. Тебе досталось все мамино упрямство и чуточку сверху, — дурашливо хихикнув, говорит Хилари и, наконец, расслабляется.
Мы лежим так еще полчаса, болтая о разном и ни о чем конкретно.
— Будешь мне писать? — спрашиваю.
— Если тебя не смущает, что мама проверяет мой телефон, — морщится Хилари.
— Тогда я буду писать глупости.
Кажется, сестру забавляет одна мысль о том, что я могу писать что-то несерьезное, но вслух она ничего не говорит и, опасливо выглянув за дверь, на цыпочках выскальзывает в коридор.
В этот момент меня настигает первое воспоминание: в детстве Хилари звали мышкой.
***
Мой отъезд — одна большая драма. Начиная с завтрака, во время которого можно было услышать полет каждой мушки в доме Райт, и заканчивая криками. Мама пытается вырвать у меня ручку чемодана, плачет, угрожает. В сердцах кричит, что если я выйду за дверь — то могу в этом доме больше не появляться. Если бы не ночной рассказ Хилари, я бы посчитала мать сумасшедшей, но теперь знаю, что разума ее лишает страх. Она боится, что я пойду в полицию и расскажу о пощечине.
Перепуганная сестренка убегает в слезах, наверху громко хлопает дверь ее комнаты. Наконец, отец хватает маму, и она сдувшимся шариком обвисает в его руках. Папа молча мне кивает, и я тут же выскакиваю за дверь, чтобы встретиться с толпой любопытствующих соседей. В чопорных пригородах подобные истерики смакуются долго.
Ошалело оглядев шепчущихся домохозяек, я спускаю чемодан со ступеней и направляюсь к автобусной остановке. У меня никто ничего не спрашивает. И ведут себя так, будто я повредилась умом и слухом, а не утратила память. Бросив последний взгляд на дом, я замечаю в окне за тонкой занавеской застывшую фигуру Хилари и машу ей рукой. Если честно, возвращаться в это место после сегодняшнего вообще не хочется.