Наша письменная речь ещё с петровских времён то от насильственной властной ломки, то под перьями образованного сословия, думавшего по-французски, то от резвости переводчика, то от торопливости пишущих, знающих цену мысли и времени, но не слову, пострадала: и в своём словарном запасе, и в грамматическом строе, и, самое главное, в складе.
Словарный запас неуклонно тощал; ленились выискивать и привлекать достойные русские слова, или стыдились их "грубости", или корили их за неспособность выразить современную высокую тонкую мысль (а неспособность-то была в нетерпеливых авторах). Взамен уроненного наталкивали без удержу иностранных слов, иногда очень хороших (кто кинет камень в "энергию", "нерв", "процесс", "проблему"?), часто совсем никчёмных. Об этом писано много.
Грамматический строй сохранял стойко то, что роднит наш язык с европейскими, но пренебрегал многими исконными своими преимуществами. Так, отглагольные существительные предпочитались среднего рода, долгие, на немецкий лад (когда их на -ение скопится кряду четыре-пять, вымалывается язык и чуть ли зубы не болят), а мужского и женского рода - краткие, сильные, поворотливые - опадали, терялись.
Кто скажет убывь (действие по глаголу), нагромоздка? Обязательно: "убывание", "нагромождение". Кто напишет для сохрану? Нам подай "для сохранения". И приноровка нам не свычна, то ли дело "приноравливание"! И перетаск мебели нам не так надёжен, как "перетаскивание".
Образование существительных склейкой по два, по три вместе ("речестрой" Югова, "Литературная газета" от 28 октября с. г.) - тоже ведь не наше. Со взгляду кажется: речестрой! ах, как по-русски! Ан по-немецки...
И избыток отвлечённых существительных - это тоже не наше, надо искать, как содержать их во фразе поменьше.
Оставалась втуне и чисто русская свобода образования наречий, в которых таится главный задаток краткости нашего языка. Таких, как вперевёрт, впрuпорох (о снеге, песке), понять дотонка (во всей тонкости), скакать одвуконь (то есть на одной лошади верхом, а другую ведя для смены рядом).
Мало использовалось преображение глаголов приставками, почти от каждого застыло лишь не- сколько главных форм, и нас теперь поражает такое простое сочетание, как: он остегнулся (нам понятнее: он застегнулся, попадая петлями на несоответствующие пуговицы). Мы усвоили, что можно на-клонить, от-клонить, при-клонить, но нас почему-то удивляет рас-клонить (ветви); приняв "уклониться", мы чураемся уклонить (кого, что).
Но больше всего блёкла наша письменная речь от потери подлинного русского склада ("свойства языка для сочетания слов" по Далю), то есть способа управления слов словами, их стыковки, их расположения в обороте, интонационных переходов между ними. Эту третью беду трудно сколько-нибудь изъяснить в тесной газетной статье, но читатель безошибочно ощутит её вкус, сопоставив фразы из какого-нибудь современного литературного документа (хотя бы из статьи академика Виноградова) с той особенной живостью, которая аукает нам почти из каждой русской пословицы, - аукает, намекает, как можно фразы строить, а мы не слышим: