— Он и девушку собирался убить, но она попросила минутку попрощаться с этим миром, помолиться богу, которому молился и ее муж, веру которого ей пришлось принять. Молилась она о спасении себя и ребенка. Молилась о грехах мужа своего, о своем порочном грехе. И уже когда муж занес над ней огромный тесак, ее спасли братья. Зарезали они мужа и увели её в новую чудесную жизнь.
— Сто-оп! Серьезно? Спасли? Я был уверен, что он ее прирезал. И это может быть твоей историей? Ты могла быть той невинной шалавой?
— Ну, у меня же есть ребенок?
— А братья у тебя есть?
Ева загадочно улыбается и начинает подниматься и собирается забрать поднос.
— Стой! Серьезно? Не ответишь?
— Вы должны ответить, моя ли это история.
— Не знаю, — задумался я, внимательно рассматривая Еву. —
Мне эта история что-то напоминает, но не могу понять что… Но я понял фишку, Ева. В этой истории есть часть про тебя, но большая часть вымысел.
— Возможно…
То есть даже этого не скажешь? Ладно, но мне непонятно как там так быстро появились братья? И о них в начале истории не было ни слова…
— Но она же спаслась? Неужели вы думаете, что молодая девушка могла убить крупного мужчину?
— Не знаю, но в этой истории точно есть белые пятна.
— Так закрасьте их красками, — улыбается чертовка, но в глазах нет веселья, лишь тяжелая грусть.
— Где искать истинный вариант истории?
— В сказках.
— Что? Это сказка? Из тех, которые рассказывают на ночь.
— Конечно, ведь именно сказки должны учить, что за любую ложь, любопытство, предательство рано или поздно приходит расплата. Любой поступок имеет последствия.
— Мы сейчас не о твоей истории говорим.
— И о ней тоже. За все нужно платить. Но порой оплаты недостаточно, — посмотрела она на кресло. — Порой нужно нечто больше. Раскаянье. Вы чувствуете его, когда думаете о тех, на кого вы спорили?
— А должен?
— Не знаю, — подошла она так близко, что в нос ударил любимый запах ванили, тело напряглось, когда она чуть наклонилась. — Но мне бы очень хотелось, чтобы нашли в себе силы ощутить это чувство. Порой он очищает душу.
— Гораздо лучше мою душу очистит секс с монашкой. Но раз ее нет, так может ты…
— Забавно, Харитон. Вы так боитесь боли, что не хотите даже мысли допустить о наличие совести в своей душе. Потому что раскаиваться за свои поступки всегда больно.
Я долго смотрю ей в глаза. Нас разделяет поднос, которым она спокойно может зарядить мне по голове — для этого она его и взяла. Но это не мешает мне дотронуться до острой коленки и насладиться ее дрожью.
— Строишь из себя умную психологиню? А сама боишься признаться себе в своих желаниях. Боишься, что я раскрою твои тайны, что узнаю, какая ты на самом деле. Какая ты, Ева?