Как бы то ни было, а ничего не поделать: Себастьян с сожалением отцепил фибулу и незаметно выбросил её в одну из стоящих тут же больших урн для мусора. Вряд ли кто-нибудь найдет её здесь.
Дождь наконец прекратился на время, и наступило практически полное безветрие. Это было очень кстати: в Ледум как раз прибывал крупный торговый дирижабль. Сигарообразный летательный объект величаво парил в сером небе, зримый символ прогресса и развития воздухоплавания. Зависнув над установленным местом посадки, дирижабль начал медленно терять высоту. Снижался он практически вертикально, что говорило о высоком профессионализме и опытности команды на борту. Ожидающие внизу работники вокзала готовились принять сброшенные с дирижабля канаты и оперативно привязать их к специальным причальным мачтам, чтобы потом притянуть воздушное судно как можно ближе к земле для разгрузки и последующей погрузки товара.
Наблюдение за величественным воздушным кораблем естественным образом давало чувство психологического комфорта. Себастьян, как мальчишка, любил дирижабли и воздушные путешествия. Должно быть, медлительность и плавность хода расслабляли беспокойный ум сильфа. Нахождение в воздухе при длительных перелетах могло измеряться неделями, за это время он успевал полностью восстановиться и напитаться энергией воздуха. Чистого воздуха за пределами городов.
Ювелир следил за синхронными, слаженными действиями людей, прокручивая в голове и без жалости отбрасывая варианты дальнейших действий. Все они оказались непригодными.
Время шло, а дело только запутывалось и усложнялось.
Глава 9, в которой раскрываются сомнительные прелести долгой заклятой дружбы
Узкая дверь камеры растворилась беззвучно.
Одинокий посетитель вошел внутрь и нарочито неторопливо, против своего обыкновения, начал спускаться по выточенным в камне ступеням, с завидной методичностью ставя ногу на каждую. Ступеней было порядочно, и гулкое эхо немедленно увязалось следом, прыгая по лестнице, дурачась и беспорядочно отражаясь от поверхностей пола и стен. Сама камера оказалась просторной, теплой и сухой, но уж очень темной — единственным источником света было крохотное решетчатое оконце в углу под самым потолком.
Тишина, царящая здесь двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, разбилась, разделилась на до и после — вошедший без жалости резал её ножами каблуков, как переспевшую, готовую вот-вот треснуть дыню.
Свернувшийся на нарах узник лениво пошевелился, расправил ноги и встал — чтобы немедленно растянуться ниц. Но почему-то в этом движении совсем не ощущалось смирения, страха или хотя бы почтительности: не преклонение, а скорее какое-то гимнастическое упражнение, выполненное, однако, с завораживающей грацией.