— Привет. — интонация была какая-то…вальяжная? Словно он там на диване валялся, а вокруг всякие темноволосые гурии…
Стоп фантазия, стоп. Не то время, не то место.
Я зажмурилась вдобавок к закушенному пальцу.
— Ты сегодня дома? — продолжала вещать трубка, не подозревая о моих мучениях. — Я ботинки вторые забыл и шарф. Сегодня зайду?
— Да, конечно. — пробормотала я. Даже на мой непритязательный вкус — слишком тихо и жалко. — Заходи. Только после обеда, я…занята.
Мне же к врачу сегодня.
Голос рассыпался дробью гудков.
До больницы было недолго ехать, но долго идти, и все это время в моей голове метались мысли о Вадиме. Что он сейчас думает? Осознал ли, что его измена была ошибкой, или, что скорее всего, понял, что ошибкой был наш брак?
От жалости к себе сводило скулы. Ну да, это я умею просто отлично — жалеть себя…
Пошатывало меня до сих пор весьма внушительно, поэтому очередь из трех человек, сидящих в коридоре, пошептались о чем-то и пропустили меня вперед.
Домой я приехала через несколько часов, скомкав в кармане рецепт до нечитаемого состояния и даже забыв уточнить, как же называется нехорошая болячка, которая так несвоевременно меня подкосила.
Все мои последующие метания нельзя объяснить с точки зрения нормальной человеческой логики. А вот с точки зрения женской и ненормальной очень даже можно.
Сначала я понеслась мыть голову. Пока мочила волосы под краном, облилась вся, содрала одежду и влезла в душ. Минут двадцать мылась всем подряд, старательно отгоняя мысли о том, как же меня скрутит после этой помывки, да на возможную температуру.
Потом сушила рыжие кудряшки феном, мазала синяки под глазами тоналкой, кремом пыталась привести в чувство растрескавшиеся губы…
Я просто не имела никакого морального права показать ему, что мне плохо. Нет. На войне все средства хороши, меня предали, выбрали другую — так пусть не надеется увидеть хоть что-то из разряда «ой, как хорошо, что это чудище больше не моя жена». Хватит культивировать в себе жалость к себе и к нему.
Он не пришел. Конечно.
Я просидела до десяти часов, подкрашенная, старательно тараща подведенные глаза — температура-таки поднялась, веки, казалось, опухали все сильнее и сильнее, одетая в самый симпатичный свой костюм с юбкой. Осознавая, что дело даже не в том, что я стараюсь ради предателя, сколько в том, насколько глупо выглядит то, что я сижу дома в лучшей одежде — совершенно случайно, разумеется.
В десять я выдохнула, смыла макияж, и, повинуясь какому-то до сих пор неведомому желанию, наскоро оделась и спустилась на улицу.