– Глянь! – она раскрыла увесистую узорчатую сумку. Там, кося обалдевшим круглым глазом, сидела рябая курица.
– Галь! Дурочка! Зачем тебе она? – Аля уже почти хохотала от этой радостной атмосферы, она совсем забыла про Сашку.
– Так украла!
Новоявленная цыганка была совершенно уверена в своем поступке – на счастье, примета такая.
В этот момент прозвучало что-то вроде гонга, и пока они раззявливали рот, курица, забирая жилистыми желтыми лапами, чудом выбралась из сумки и плюхнулась всем туловищем в мураву. Секунду полежав, вскочила и со всех ног рванула вдоль улицы, кудахтая при этом дурниной.
– Держи!!! Ату ее! За спиной ошалевших девушек раздался свист и хохот.
Аля обернулась. Сзади, в переливчатой золотой рубахе стоял Лачо. Он подошел чуть ближе
– Пошли, солнечная. Что растерялась?
Он притронулся к ее волосам, прижал руку немного сильнее, чем требовалось, провел по голове и чуть тронул сережку.
– Золотая ты. Всё бы за тебя отдал! И душу не пожалел! ЧиргенорИ…
Вдруг грянула музыка, громкая, на весь двор. Отодвинули лавку, перекрывающую ворота, все повалили внутрь. На дворе, совершенно неузнаваемом, были накрыты красной плотной тканью три шатра. Внутри лежали ковры, стояли низкие столики, совсем узкие, полностью заставленные едой. И только в одном шатре стол был высоким, вокруг него стояли импровизированные лавки, сделанные из табуреток и досок, тоже накрытых коврами. Посреди двора стояла Рада, средняя сноха, вечно беременная, некрасивая цыганка, она держала огромное ведро. Вышел хозяин, сутулый невысокий, мощный седой цыган, Аля видела его всего пару раз, на сходе в селе. Музыку приглушили и он, поклонившись на все стороны, начал говорить неожиданно тонким, резким голосом:
– Проходите гости дорогие, угощайтесь, не стесняйтесь. Всем рады, кушайте на здоровье! Сегодня у нас счастливый день, лучше дня нет на земле! Порадуйтесь с нами, дочь моя взрослой стала.
Он еще быстро говорил что-то по-цыгански, и плакал странно, одним глазом, не вытирая слезы, запутавшейся в седой бороде. Потом резко развернулся и тоненько крикнул: «Жена, начинай!» Шанита, совсем старая уже, скрюченная, но ловкая, быстрая подбежала и распахнула дверь дома.
На пороге, в белоснежном платье и жемчужном венке стояла Рая. Вдоль распущенных черных, как смоль волос, висели длинные золотые подвески, заканчивающиеся маленьким, переливающимся, как росинка камешком. Крошечные серебристые туфельки, кружевные перчатки, почти невидимая газовая вуаль на лице и волосах. Она была настолько хороша, что на секунду стих даже гул, и слышно стало чириканье воробьев на высокой яблоне у ворот. Навстречу Рае, от калитки шел жених. Худому, щуплому даже, малорослому цыгану, можно было дать и тридцать, и пятьдесят лет. Редковатая шевелюра, бархатный черный костюм, на руке золотые, похоже, часы. Аля видела, что он приехал на грузовике, кузов которого целиком был выстлан новыми, и по видимому очень дорогими, шелковыми коврами, вместо лавок там набросали штук десять больших атласных подушек, гладью расшитых маками. Он медленно шел к Рае, горделивой походкой, практически выступал не хуже пингвина, на вытянутой руке, как то брезгливо он нес букет роз. Подошел, встал рядом, взял ее за руку, что-то сказал, скабрезно оскалясь, на ухо, неприятно как- то засмеялся. Рая покраснела и опустила глаза.