Ну и что же произошло потом? Когда я пытался вытянуть из нее хоть что-то о ночи звездного дождя, каждый раз наталкивался на выражение страха и неприязни, если не сказать хуже. И да, она упорно твердила, что ничего не помнит.
Мии я приказал предельно ясно: каждое слово, каждый шаг принцессы – обо всем докладывать мне. Она поклялась, что понятия не имеет, зачем Эллерия выходила из замка.
Если вдруг узнаю, сказал я, что ты о чем-то умолчала или, наоборот, что-то знала о той ночи и рассказала об этом принцессе, пожалеешь, что родилась на свет. Главное – чтобы звучало пострашнее. Мия, похоже, прониклась. А может, рассчитывала на то, что наша связь возобновится и это даст ей какие-то привилегии.
Мне удалось раскопать в памяти, что Гергис спал с ней всего два или три раза этой весной, когда приехал с Эллерией в замок из столицы. Меня Мия ни капли не привлекала, да и в целом я не собирался трахать все, что шевелится, как…
Как правитель Моран, родивший в законном браке всего одного сына, зато настрогавший целый взвод бастардов, еще будучи принцем. Очень умно, ничего не скажешь.
Я-то не собирался, а вот Гергис на протяжении последних двух лет именно этим и занимался. Как с цепи сорвался. Всего-то через полгода после свадьбы. Вот тут-то и залегала черная дыра. С чего вдруг его так раскочегарило? Должна же была быть какая-то причина, и что стало первичным: курица или яйцо? Начался этот неуправляемый кобеляж из-за холодности принцессы – или же она охладела к нему по причине его потаскунства? Как ни пытался я разыскать это в памяти Гергиса, ничего не получалось.
В доступе отказано.
День шел за днем, я чувствовал себя в шкуре Гергиса все увереннее – за исключением того, что касалось Эллерии. Мия каждый вечер приходила с докладом, подробно расписывая, чем принцесса занималась, о чем они разговаривали.
Зрение к ней так и не вернулось. Да и насчет памяти, как выяснилось, она не врала. Потому что иначе уже хоть в чем-нибудь, да прокололась бы. Мия целыми днями только и делала, что отвечала на ее вопросы. Лекарь разрешил Эллерии вставать с постели, и она пыталась привыкнуть к жизни в темноте: училась ходить и что-то делать без посторонней помощи.
Я заглядывал к ней в комнату утром и вечером – поздороваться, поинтересоваться самочувствием, пожелать спокойной ночи. И каждый раз натыкался на баррикаду, которую она выстроила между нами. И в этом тоже была нестыковка. Если она ничего не помнит, то откуда такой страх и отвращение? Не могли же настолько напугать ее мои расспросы и то, что я выгнал Ириту. Это явно из прошлого. Значит, о чем-то помнит. О том, чего не знаю я и что прячет память Гергиса.