— Никаких парней, я сказал. — шипит он, сгибая руку в локте. Я морщусь. Давление на шею слишком усилилось.
— Я поняла! Прекрати! — кричу, забывшись.
— Что прекратить?
— Ты тупой, или где? — больших усилий мне стоит, сбросить его лапу со своего плеча. — Шею сгибом локтя сдавил, случайно, да?!
— Прости. Я задумался. — неожиданно, он отпускает мою ладонь и проходится костяшками пальцев по воротнику кофты, глядя на меня взволнованно. — Этого больше не повторится. Я, правда, не хотел.
Мазохизм! Ну а как иначе?! Почему я ему верю? Почему его минимальный набор слов звучит искреннее всего, что я когда-либо слышала?
— Не надо, значит, в моём обществе задумываться… — бормочу я. Делаю шаг назад. Его рука зависает в воздухе, на высоте моей шеи. — Не думаю, что это нормально.
Он кивает. Сгибает руку, предлагая мне на этот раз локоть, и обезоруживающе улыбается:
— Идём, узнаем, что там с машиной.
Машина была готова к нашему приходу. Мы ехали молча какое-то время, слушая довольно громкое посапывание пантеры на заднем сидении. Разговаривать не хотелось. Ничего не хотелось. Навалилась какая-то безнадёга.
Дорога была неблизкой. Вторую часть пути я бессовестно проспала, прислонившись виском к стеклу, пока меня не начало потряхивать.
— Почти приехали.
Осматриваюсь по сторонам, не сразу осознаю, что ничегошеньки не вижу. Концентрируюсь на свете фар, и только тогда замечаю смутно знакомую убитую дорогу. Если заезженную колею вообще можно назвать дорогой.
Морда всё ещё дрыхнет. Зверь напряжённо смотрит перед собой, изредка выравнивая руль. А мне так хочется пить! До одури.
— У тебя нет воды? — сонным голосом спрашиваю я.
— Потерпишь? Вода в багажнике.
Перед тем как кивнуть, ловлю себя на мысли, что мне совсем не улыбается останавливаться ночью в этих местах. Мне что-то всё совсем не улыбается…
Никто мне никаких денег не даст. Это же очевидно. Он ведь не идиот? Даст несколько раз по башке бестолковой, я и сделаю, что попросит. Прикажет.
За родителей обидно. В такую грязь втянул имя моего отца…
Даже если это всё правда. Что плохого в том, что мой папа защищал людей? Да, преступник для государства. Допустим. Но он ведь ничего плохого не делал. Даже Зверь вроде как так же считает.
А, может, он врёт? Рома врёт? Будет очень странно. Хоть я и не любитель лжи, но даже я знаю, что нельзя лгать о том, что проверяется одним звонком или поисковым запросом.
Я не могу остаться без средств к существованию. Продавать больше нечего. Из украшений ничего не осталось. Я и так растянула вырученные деньги на год еле-еле. Остался мамин гарнитур. Любимый. У меня рука не поднялась его продать. Лежит, припрятанный в обувных коробках на съёмной квартире.