Жаль, я таких матерных слов не знаю, которые бы подошли ситуации.
Он снова загнал меня в угол. Буквально — не оставил даже шанса уклониться от встречи с ним.
— Здравствуй, солнышко, — негромко произносит Ветров, опускаясь на корточки и заглядывая Маруське в лицо, — ты даже не представляешь, как я по тебе скучал…
Сухое пощелкивание мыслей внутри я бы предпочла не слышать.
Да, я вижу, что он не врет.
Ну, или по крайней мере — очень старается не врать.
Он со мной не заговорил — это хорошо, я бы не хотела вызвериться на него при Маруське, а я могу: все, на что меня сейчас хватает, — это молчать с перекошенной миной, торопливо затыкая все всплывающие на поверхность памяти крепкие междометия себе за пазуху. Нельзя сейчас. Не при Маруське. Остальная куча народу вокруг вроде как не в счет.
А вот хватку на плечах плюшки можно и ослабить — от такого у неё могут остаться синяки, а на следующей неделе должна быть какая-то прививка. Разбирайся потом со школьным психологом, что у нас в семье не так, по мнению школьной медсестры.
Маруська стоит столбиком. И мелко дрожит. И — насколько я успеваю заметить — сжимает и разжимает кулачки, будто пытаясь понять, что ей делать.
Бить или не бить? Обнять или не обнять?
— Малышка… — и почему Ветров с его-то чутьем на тонкий лед и опасность не пошел в саперы? Хотя его осторожный тон — лишнее доказательство, что по крайней мере для Маруськи он очень старается выглядеть виноватым и хорошим.
Или все-таки не только выглядеть?
Я не успеваю ничего сказать и вклиниться между дочерью и Ветровым, сгладив острые углы. Потому что Маруська вдруг принимает решение в своей внутренней дилемме и совсем не то, какое от неё кто-либо ожидал. Моя бусинка резко дергается, выворачиваясь из моих рук, врезается в Ветрова с размаху — не с обнимашками, нет, хотя он на это и явно надеялся. Она толкает его в плечи, заставляя пошатнуться, — как он не растянулся на земле, для меня остается загадкой, — а потом пулей уносится прочь, в сторону крашеной красной краской высокой конюшни.
— Машка! — я только и успеваю её окликнуть, от удивления — даже не домашним именем, а официальным, только моя плюшка даже не оборачивается.
Шах и мат.
Что примечательно — никакого удовлетворения. Только сильнее клокочет внутри горечь. Потому что, может быть, Ветров и последний гад и сволочь, только вот это с Маруськой происходит из-за меня. Я ей сказала…
— Вика… — Ник и Яр окликают меня синхронно, когда я бросаюсь вслед за дочерью. Один — озабоченно, второй — даже виновато. Впрочем, мне сейчас не до триумфа, меня занимает только Маруська, эти двое могут и подождать.