– Я, мамочка, я.
Она целовала меня причитая:
– Господи, чудо-то какое. Как бы я без тебя, сыночек? Родненький ты мой, кровинушка моя.
Она схватила меня в охапку и прижала к себе.
Конец
2006 год.
Я некоторое время сидел, как пришибленный. Хотел узнать лучше Гордея, а в итоге запутался… Появилась куча вопросов.
В его жизни явно произошла какая-то трагедия, которая очень сильно повлияла на него… И, возможно, именно из-за нее он боялся сблизиться со мной.
В тот момент во мне что-то щелкнуло и мое отношение к Гордею поменялось. Я увидел его глубину, но пока не понимал, что в ней спрятано. Желание заполучить его просто как сексуальный объект, поставить на полку достижений, трансформировалось в нечто другое. Более трепетное и проникновенное. С одной стороны мне это нравилось, а с другой – я боялся снова вляпаться…
В самом начале изоляции я увидел поднятые рольставни на окнах дома Гордея. А через несколько дней заметил и его самого в окне. Кати не было видно. Периодически он наблюдал за мной, я старался не подавать виду, что вычислил его.
Он стал моим компаньоном в этой изоляции. Когда я просыпался и выходил на улицу, он уже был на посту, когда темнело, и я уходил в дом, он еще был на посту. Была бы хорошая погода, мне кажется, я бы спал на улице, чтобы быть ближе к нему. То ли одиночество так влияло на меня, то ли симпатия к Гордею настырно лезла наружу, опять же из-за одиночества. Но я привык к нему там в окне.
13-го апреля был теплый день. Я вышел около полудня, удостоверился, что Гордей на месте, включил музыку и занялся листвой.
Долго ли могло длиться подобное положение вещей? До конца изоляции? А что потом? Он уедет в Москву, а я вернусь к своей обычной жизни. Но куда же девать привычку, которая укоренится за месяц? Или сколько там эта изоляция продлится…
Все говорят, что после этого вируса мир не станет прежним, но сейчас я понимаю, как он изменит меня. Мне придется принять решение. Я не смогу вот так и дальше соседствовать с Гордеем и Катей, я должен буду уехать. Я не вынесу просто видеть его в окне, да и ему в конце концов это надоест.
Больше всего я боялся возвращения к себе семилетней давности. Когда был влюбчивым идиотом, руководимым чувствами и эмоциями. Когда совершал необдуманные поступки.
Ни за что!
Я глубоко вдохнул. Слишком тяжело мне дались эти перемены, чтобы снова вернуться в тот круг.
Мне стало жарко, я снял футболку. По радио играла песня Сэма Смита – «Nothing Left For You». Я хотел прибавить громкость, но она прибавилась сама. И тут до меня дошло, что эта же песня играла из дома Гордея. Я обернулся. Гордей стоял в окне. Я удивился, улыбнулся и стал подпевать.