Во-вторых, ничего не говори, забирай свою свободу и уходи.
Я бы солгала, если бы сказала, что это не было заманчивым вариантом. Предоставив их самим себе, их собственным предателям, я мог бы сэкономить много горя и времени. В конце концов, эти люди не были моей семьей, и они
определенно не считали меня своей.Так почему же моя работа
заключалась в том, чтобы разгадать обман в их среде?
Но...какая-то часть меня физически не могла этого сделать. Я не знаю, куда делся мой эгоизм, моя расчетливая натура, но когда я воззвала к ней, чтобы она сделала меня апатичной, она отказалась отвечать.
Вместо этого мое сердце и внутренности физически болели при мысли о том, чтобы уйти, ничего не сказав. Оставив их в опасности. И последний, но не менее важный, третий и последний вариант.
В-третьих, — сказать Константину.
Первый вариант был слишком сомнительным, а второй
вызывал у меня физическое расстройство.
Но вариант третий...Если я скажу Константину прямо, он мне поверит?
Он мог реагировать на это мириадами способов.Он мог доверять мне, принимать доказательства и действовать так, как считал нужным, или же он мог считать меня лгуньей и обращаться со мной так, как обращаются с предателями братвы.
Мой язык скривился от этой мысли. Но вариант третий был единственным немедленным вариантом. Единственное, что могло гарантировать раскрытие правды.Я рисовала в воздухе столбики термометра, перебирала варианты. Преимущества и недостатки были отмечены галочками.
Я не считала себя человеком, который уклоняется от правды. Однако в этот момент я сделала бы все, чтобы поверить этой лжи, быть невежественной и блаженной.
Я никогда не была тем, кем была, когда меня обволакивали ложь и выдумки. Я бродила по этому миру, в котором родилась, могла видеть в темноте и точно знать, на что смотрю. Это было не то благословение, которое можно было бы получить. На ум пришло слово «наказание», вызвав целую тираду воспоминаний.
Сильный кулак моего отца, голова которого ударилась о стену; Пощечина моего дяди, моя щека горела; хватка Таддео, моя рука болела.
В глубине души, в своей первобытной жиже, я знала, что Константин никогда не поднимет на меня руку.
Но насилие было не единственным способом причинить мне боль. Я вдруг с ужасом осознала, что Константин не только держит мою свободу в своих руках, но и способен причинить мне боль. И одним движением он мог сжать кулак и разбить мое сердце вдребезги.
По иронии судьбы именно Татьяна смогла высадить меня в русской бане. Она направлялась в кабинет педиатра, разумеется, с двумя телохранителями, и была счастлива