Хоть народу и поредело, узреть расправу собралось все отделение. Взгляните на них! Здесь, на втором этаже одноногий вентилятор надувает щеки триумфаторам, обделяя холодком заблаговременно скорбящих. У самого вентилятора щек нет, как бы там не читали меня символисты и прочие орфографически-слепые. У Агента с запятыми все в порядке. Я ему их проговариваю.
«Какой сегодня, кстати, день недели?»
Кстати, вторник, а не пятница, так что на воскресенье я планов не строю. Пишешь?
Метумов обслюнявил палец и высунул в окно. Ветер успокоился. Значит, пора.
– Allez![12]
Господа, имею в виду пресечь этот гадский водевиль, причем – немедленно, а посему, чтоб сделать дяде ручкой, говорю: «Покедова!»
>9 И сказал Один Лиссе: где Мом, брат твой? Она сказала: не знаю; разве я сторож брату своему?
>10 И сказал: что ты сделала? голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли;
>11 и ныне проклята ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей;
>12 когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанницей и скиталицей на земле.
>13 И сказала Лисса Одину: наказание мое больше, нежели снести можно;
>14 вот, Ты теперь сгоняешь меня с лица земли, и от лица Твоего я скроюсь, и буду изгнанницей и скиталицей на земле; и всякий, кто встретится со мною, убьет меня.
>15 И собрала чемоданы, и пришла на порог к Селене, подруге своей;
>16 она сказала: приюти меня на луне, где нет ни людей, ни земли.
>17 Ушлая сука.
– А, бэ, вэ.
Жив! В припадке речи! Пишешь?
– Гэ, дэ, е.
Больно! Так принято в квартире на Лиговском проспекте. Вспомнил, как Логикой по вечерам выходил из нее, затем из себя. Возвращался утром пьяный, мысленно пел колыбельную – гимн сну, – пел часами, пока голос в голове не садился, хрип и тих. Радиоприемник на журнальном столике был настроен на коммерческие нечистоты и плюрализм мнений. Шел на уши с боем, пока батарейки не сели.
Это было тогда. Двадцать седьмого числа. Отключили электричество. Стал у окна в пятом часу и молился истукану на подоконнике, пока сгорали небеса, свеча и люди. И вот – на улице все замерло. Пурпурный вечер.
– Ё, жэ, зэ.
Вниз по Лиговскому влачится пеший оркестр, и больше здесь ни души. В оркестре этом играет одна семья – тысячи людей, сотни поколений. Вышагивают взрослые и дети, ползут младенцы, ковыляют старики, перекатываются трупы, гремят кости, гоним ветром прах, порхают еще не рожденные, текут еще не зачатые, а уж их потомство в воздухе – сияет впереди всех и волнует пыль.
Трюхаю потихонечку следом. Неплохо для беспозвоночного.