а впереди – высоколобые урнинги, Эрмитаж, Эрарта,
засохшая в форме солидной кляксы рвотная масса
на тротуаре улицы Марата, которая скорее исключение,
а не правило,
в отличие от обугленных спичек в морщинах камня,
из которого следуют эти:
оксид железа, пламя, сигарета, а от нее – бычок где-то рядом.
Homey Louie go spa, dill!
Да как случилось так?!
Меня Воландом зовет святой дурак:
«ЬЬЬ».
II
«Я в отсутствие календаря ориентируюсь по органам времени
и день моего рождения отмечаю на два дня правее сердца лета»,
говорю.
Он отвечает:
«Девушке хорошо с большим ртом,
в который целиком
укладывается член,
иначе в ней не угадывается
женщина».
И мы друг друга не слышим (это – как минимум;
как максимум – не слышим сами себя).
Тот, кто сидит напротив меня и зовет «чертом»,
ищет предлог замолчать, жуя френч-дог,
но продолжает трещать с набитым ртом, –
Невротик Цыц.
Час ночи, антураж АЗС: кафе, минимаркет, аскет
(аз многогрешный), Невротик, за кассой якут,
всепроникающий свет. Горизонт изогнут
аномалией в спираль, и ей –
бабе Цыца – в машине не спится.
Слишком складные строки… Звиняйте, отвлекся.
Так вот, здесь, где царит
футуристическая стерильность имени Хоппера,
в прозе мной пишется несколько строк,
в ходе которых скороговоркой связный звучит диалог
наконец, нерифмованный.
Перебинтованная эластичным жгутом голова Цыца рассосала шоколадную мякоть драже M&M’s, сплюнула на геометрию стола осиротевший арахис и поджала свои синющие губы.
«Аллергия?»
«Нет, камни в почках. Нельзя арахис, нектар грейпфрутовый. И при онкологии тоже».
«У тебя что, рак?»
«Нет, вроде».
Ложь. У Невротика рак в суперпозиции.
Спрашивает: «Помнишь Монохромную Мышь?»
«Ну так…», говорю, а в самом деле – да, ясно помню я школьную смиренницу на год или два нас младше. Цыц прознал, что та тайно встречалась и спала с учителем музыки, и стал ее шантажировать, вынуждая творить липкие вещи и, скрывая насилие это от своего старшего любовника, вести уже не двойную – тройную жизнь. Будучи Мышью, она всего и могла пищать, взывая к чувствам, каких у Цыца не было. Ее персональный ад продолжался до самого выпускного. Всеобщий только начинается.
«Я был тут с ней недавно. На этой самой заправке. У меня в багажнике был труп. Ну, он и сейчас там, ты видел. Нужна была профессиональная помощь, понимаешь? Я думал, она моя все еще. Я просил ее, потом умолял, а она все стебала меня. Ожирел ты, мол, убийца».
«И что?»
«И ничего! Выросла сукой…»
Уж не сочтите за рояль в кустах, но я забыл вам сообщить:
в багажнике под грудой седативных покоятся два тела в полиолефиновых мундирах.