Площадь понимающе закивала десятками своих голов. Вопросов больше не было. Саня затушил сигарету о мавзолейный гранит.
– Предлагаю сворачиваться и считать парад закрытым.
Внезапно заиграл оркестр, и над самыми макушками пронеслись планеры, сшибая ветром шапки у зазевавшихся и не пригнувших кумполы малышей. Скоржепа скрутил в кармане дулю. Он ведь знал, что это постыдное действо никак не может быть парадом, согласно строевому уставу Армии Репейника. Чтобы нащелкать больше кадров, депутат Дряблый Живот специально удерживал мальчишку-шейха из арабских гостей на трибуне, рассказывая пошлые французские анекдоты один за другим. Шейх держал морду кирпичом и старался не смеяться, подыскивая благовидную причину смыться, никого не обидев. Казачата зашагали по площади, за ними солдаты-пупосята, неодобрительно провожающие взглядом откормленные зарубежные хари. Еще бы, ведь они только с марша на улице Красной и еще не жрамши. От шнапса Башка отказался и пошел есть походную солдатскую кашу из общего котелка.
Играл торжественно оркестр, медленно опускались парашютисты. После парада все стали массово брататься. Голопоперам так понравились блестящие пуговицы со звездой, что казачата снисходительно срезали по парочке с шинелей. «Ничего, на складе у нас такого добра много», – говорили они да шли пить шнапс с девочками и практиковаться во французском языке с малышами-гостями из Франции. До французских поцелуев дело не дошло.
Поцелуев в Малышатии, как известно, не было, как не было и всего остального. Если девочка хотела выразить симпатию мальчику и ожидала взаимности, она плевала в ладошку и давала избраннику ее лизнуть. Слизнув слюну, избранник мог проделать то же самое, используя на сей раз свою ладошку. Романтические фифки-фафафки, ухаживания и прочие сопливые лобзания считались чем-то позорным и проходили по разряду девиаций. Как сказал верховный, «если все хотят фыр-фыр делать, а учиться никто не хочет, если вот один только фыр-фыр на уме, то так нам никогда не построить собственный луна-парк». Из героических подвигов малышатской любви на ум приходят только «кроты». Так в народе прозвали двух любовников, за то, что они никуда не выходили из дома и почти ослепли. Они жили в дворницкой, люди приносили им остатки хлеба. Охранник со стройки, что располагалась по соседству, оставлял для них на пороге утром половину кастрюли с супом, а под вечер забирал чисто вымытую кастрюлю обратно. Целыми днями кроты не занимались ничем, кроме любви. Их глаза настолько привыкли всматриваться в лица друг друга, что перестали различать хоть что-нибудь на расстоянии, превышающем тридцать сантиметров. Они старались не отходить друг от друга далеко, потому что в любой, даже самой маленькой комнате, всегда есть шанс потеряться навсегда. Ламп они не зажигали, не нуждаясь в искусственном свете, друг друга они выучили наизусть, да и платить по счетам они давно не могли. Днем солнечный свет слабо проникал в полуподвальное помещение, но оставался ненадолго. Из крана все еще текла вода, и она была хорошим поводом, чтобы омыть кожу друг друга, но и воду скоро отключили. Когда краны высохли, они вылизывали друг друга языками, как кошки. Когда охранник уволился со стройки, одна лишь любовь утоляла потребность кротов в пище и тепле. В одеялах водились клещи, но они не успевали кусать, их убивало статическим электричеством, возникающим от трения человеческих тел друг о друга. Однажды этого электричества накопилось столько, что в темноте ночи мощный разряд оборвал жизни обоих любовников. Вернее, он оборвал одну жизнь, ту самую, которую они делили на двоих.