Скрипнула и захлопнулась калитка. Вадим. Обычно он приходит позже, когда я уже сплю, или делаю вид, что сплю, а сегодня только-только зажёгся фонарь. Вечерами я люблю смотреть из окна, как вокруг лампы кружат мотыльки. Порой их слетается так много, что своими крылышками они прикрывают свет, от чего он становится таинственным и зыбким. Сегодня не прилетел ни один. Холодно.
Дверь приоткрылась.
— Пап…
— Заходи, сын.
Он вошёл. В сумраке комнаты его фигура походила на тень, густую, как сама чернота, и неприглядную. Я включил настольную лампу, тень обрела очертания.
— Присаживайся.
Он остался стоять. Он смотрел на меня так, как будто был что-то должен мне, а в движениях его читалась нерешительность. Он хотел о чём-то спросить, но то ли не решался, то ли не знал, с чего начать разговор.
— Она красивая.
— Кто? — не понял я.
— Женщина, с которой ты сидел в кафе.
— Мы просто друзья.
— Да, я… понял.
Вадим сел, сцепил пальцы в замок, снова посмотрел на меня этим непонятным взглядом.
— Пап, ты не обижайся, но… Давай уж как есть: мы вроде в одном доме живём, а как будто в разных. Ты обо мне не знаешь ничего и я о тебе не знаю ничего. Мы чужие. Но я люблю тебя. Даже когда мама говорила о тебе плохие вещи, я всё равно тебя любил. У меня и мысли в голове не было, что ты нас бросил. Однажды, ещё когда мы жили вместе, ты сказал, что я мужчина и что я всегда должен быть сильным. Не знаю почему эти слова так мне запомнились, но я всегда старался следовать им. В шестом классе я записался в секцию бокса, каждый год участвовал в «Зарнице», а после девятого класса ездил на два месяца в детский военный лагерь. Я серьёзно думал над тем, чтобы после школы поступить в десантное училище, но мама настояла на политехе. Если бы ты был рядом, просто рядом… Это не упрёк, пап. Ты всегда уступал маме. Я был маленький, но я помню это, и потому я тоже ей уступал. Наверное, зря. Надо было хотя бы раз настоять на своём, чтобы она, наконец, поняла, что у меня есть собственное мнение. Она и сюда не хотела меня отпускать. И впервые я поступил по-своему. Тоже, наверное, зря…
Вадим говорил, а я не знал, что ему ответить. Я вдруг развалился на части. Я судорожно мял край скатерти, словно это как-то могло защитить меня от его признаний. После развода с женой я не пытался приблизиться к сыну. В наши редкие встречи я откупался от него дорогими подарками, по праздникам отписывался красивыми открытками — и это меня устраивало. И я ни разу не задумался над тем, устраивало ли это Вадима. Так было проще — мне проще, а все упрёки со стороны я с лёгкостью списывал на то, что я плохой отец. И вот пришла расплата. Если бы Вадим обвинил меня в недостатке внимания, я бы кивнул согласно и продолжил жить дальше. Что, собственно, есть упрёки? Слова — не более. Кто-то принимает их близко к сердцу, кто-то вообще не замечает. Но Вадим не обвинял — он меня любил, а это хуже упрёков, и потому я сидел оглушённый и мял край скатерти.